– Завтра с холмов приходит машина, Родион поедет и разберется.
– Мы с Родькой вчера посовещались, – медленно начала Вика, – и… думаем, ехать надо мне. – Она встала, подошла к полке с какими-то склянками, оказавшись спиной к Казакову. – Я все же лечащая, Родька больше теоретик.
– Был два месяца назад, – машинально отреагировал Казаков на последнюю фразу. – И я не понимаю…
– Ну, так надо. Так лучше. Потом, ты же сам сказал: Валерьян просил чтобы приехала я…
– А… – после некоторого молчания отозвался Казаков. – Вот как…
Вика обернулась. Казаков сидел как-то неуклюже, сгорбившись, нижняя губа у него самопроизвольно оттопырилась. Обнаружив, что Вика смотрит на него, он слез со стола и вернулся к кролику, в свою очередь, оказавшись к собеседнице спиной.
– Что это он дегустирует? – спросил координатор слегка надтреснутый голосом.
– Сань… – позвала Вика.
– Ну? К черту, поезжай, куда хочешь… все поезжайте, куда хотите…
– Что ты на меня кричишь? – Вика немедленно забыла о своей жалости, – В конце концов, я тебе ничего не должна!
– Вот и поезжай! – Казаков обернулся. Он завелся: глаза навыкате придавали лицу какое-то нездоровое выражение. – Конечно, такой… а, ладно…
– Какой – такой? – Не получив ответа, Вика замолчала. Так они стояла друг против друга несколько секунд. У Вики мелко задрожал подбородок, у Казакова появилось вопросительно-защитительное выражение в глазах, но тут Вика, вполоборота, проговорила:
– И вообще, должен быть мне благодарен… Теперь сможешь с чистой совестью Ольгу разыскивать…
Получив запрещенный удар, Александр пару секунд открывал и закрывал рот, затем буркнул:
– Увидишь Валерьяна, – передай БРАТСКИЙ привет, – и стремительно выскочил из лаборатории.
Немножко подождав, Вика села на вращающийся табурет и заплакала. Правда, плакала она недолго: никто не видел, и к тому же, пора было собираться.
Поначалу маршрут координатора по колонии напоминал бег таракана по горячей сковородке: он делал быстрый, бессмысленные зигзаг, почти не здороваясь со встречными, что дало повод не к одному горестному размышлению и поискам служебных просчетов. Очнулся он только на центральной площади: здесь разгружался грузовик, прибывший с охотничьей точки. Судя по разухабистым картинкам на бортах, это была Точка-Три или Лужайка, как ее называли сами охотники. Остальные точки именовались Развалюха и Клюкалка; этимология названий была темна.
Шесть охотников, одетых живописнейшим образом и украшенных ожерельями из зубных пластин обезьян, весело перетаскивали добычу. Добычи было немного: Казаков насчитал одиннадцать туш семикоз и пять связок мелкой птицы, – но охотникам, видимо, горя было мало. Этот разухабистый народ, неделю обитая в лесу, а неделю ошиваясь в Первограде (помогая на разделке мяса, рыбы и на тому подобных хозработах), сознательно стилизовался под нечто среднее между могиканами и викингами. Ребята из охотничьих групп были вторым после Валери объектом женского обожания и третьей, после Совета и Голубева, мишенью анонимных карикатуристов. Целую неделю на доске объявлений красовалась следующая картина, украшенная подписью «Теллур, XXX век»: заросшие охотники в шкурах, увешанные гирляндами из гаек и шестеренок, вооружённые каменными топорами, штурмуют Кремль, а в городе засели панцирные обезьяны с автоматами.
Александр, в общем, доброжелательно относился к этим самозваным детям природы; но сейчас он был не в духе, а добычи было мало. Добычи вообще становилось все меньше и меньше, вынос охотничьих баз в сайву породил лишь полумесячное оживление. Кролики пока плодились плохо, так что мясной паек колонистов неуклонно уменьшался. Каждую неделю молодые консулы поднимали вопрос о «распечатке» неприкосновенного ряда мясных консервов во втором складе, и каждую неделю этот вопрос проваливался здравомыслящим большинством.
– Слушай, староста, – Казаков, пнув ногой одну из семикоз, обратился к Сереге Кондрашову, старосте охотничьей смены. – Что добычи так мало?
– У нас одних, что ли, мало? – угрюмо возразил Кондрашов, глядя исподлобья и поправляя ожерелье. Там, среди обезьяньих пластин, красовались клыки тахорга. – Со стороны легко говорить…
– Я знаю, что у всех мало. – Казаков пошел на понятный: смешно было упрекать охотников в отсутствии энтузиазма. – Вот я и спрашиваю – почему?
– Боятся, наверное. – Кондрашов пожал плечами. – Тахоргов уже две недели не видно на всех точках. Может, повыбили их? Рогалики на север ушли; козы бояться научились, разбегаются… Обезьян сколько угодно: вчера ночью опять Развалюху обложили.
