неестественно подсвечивающее утесы и известковые изъеденные скалы, проплывавшие в двух километрах справа. Под скалами белело бурунами море, дробясь в пену о многочисленные валуны; там холмы Дикого Берега превращались в обрывистую гряду. А слева тускло алела спокойной солнечной дорожкой лениво текущая мелководная гладь, кое-где нарушаемая черными стрелками камышей, корягами…
Дальше к горизонту камышей становилось больше, но даже в бинокль нельзя было рассмотреть сайву: литоральное болото, пахшее солью, разложением и мокрой растительностью, тянулось не менее, чем на десять километров вглубь материка. Видимо, оно совершенно обсыхало при Большом Отливе и становилось таким, как сейчас, лишь в Большой Прилив; под килем «Альтаира» было всего пять метров воды, и странно было думать, что это камышовое мелководье уходит за горизонт… Здоровенная черная, лоснящаяся тварь с фырканьем погрузился в мутную воду при приближении яхты…
– Ближе к берегу не пойдем! – объявил Неретин. – Не рискну! Мели. Килем зацепим…
– Подождем отлива! – откликнулся Казаков. – А пролив назовем твоим именем. А, первооткрыватель?
– …Как бы нам ночью на ночесветок не напороться, – после паузы перевел разговор польщенный шкипер. – Такое болото – по идее, самое дял них место…
– Скомандуй, пусть факелы готовят, – сказал Казаков. – Надо уж до конца пройти, нет?
Солнце село, стремительно начало темнеть; правда, впереди, из- за очередного скалистого мыска с правого борта, поднималась бледная Пандора, четко высвечивая зубцы и причудливые шапки скал, но это был ночной, блеклый цвет, наводящий миражи и лишь набрасывающий на темноту скрадывающую серебристую паутину. Луна и Селена, вытянувшись в линию, в настоящее время были в надире, там, под днищем яхты и под тысячами километров скальных пород и раскаленных металлов; и так же, как они там, на неизвестном полушарии, оттягивали море от тверди и вызывали прилив, точно также они оттягивали и саму эту твердь от моря, по которому сейчас плыл Координатор, отчего получался такой же прилив.
В свете Пандоры и загоревшихся звезд правый берег рисовался зубьями тьмы и Неретин правил уверенно, имея в виду не напороться на камни; слева осталась лишь тусклая дорожка, изредка перечеркиваемая тростниками, и вот над этой черной гладью вдалеке, у горизонта затрепетала, замерцала лиловатая полоска призрачного света. «Сплошные привидения», – подумал координатор, а Неретин уже командовал и суетился, и матросы вставляли в специальные гнезда на бортах смоляные факелы; все натягивали самодельные угольные респираторы, нацепил корявую маску на нос и рот и Казаков. Лиловое свечение, мягко ползущая над водою лента приблизилась… что-то бурлило, заметалось в воде, всплыло, покачиваясь, отравленное. Факелы вспыхнули, и лиловая фосфоресценция шатром накрыла яхту, не решаясь перевалить границу дыма, огня и копоти. Все испытали острое облегчение; на секунду показалось, что эта ночесветок другого вида – лиловая, не голубая – и может проигнорировать огонь…
Со стороны, наверное, это было красиво: ночь, темный силуэт яхты, обрамленный по бортам цепочкой факелов, будто стаей огненных птиц, лежит на воде, не шелохнувшись, – и все это накрыто ореолом лилового сияния. Но вот только некому было посмотреть со стороны – разве что, выбраться от нечего делать на берег, на торчащий в сторонке утес и подождать здесь еще одну ночь.
Неретин тронул координатора за плечо, указал рукой, но не на берег, а в сторону моря. Казаков пригляделся. Мористее, за лиловой стеной ночесветок угалывалась тёмная масса? Там, где фосфоресцирующий полог истончался, можно было различить контур берега, переплетённые заросли, невысокие песчаные холмы. А правее, из пролива, отделяющего остров – это был остров, никаких сомнений! – от материка, вытягивались новые колышущиеся ленты лиловой мерзости.
Казаков до рези в глазах вглядывался в береговую черту, то и дело растворявшуюся за светящейся завесой, в изломанный контур зарослей над линией пляжа, и потому не сразу заметил тёмный предмет, маячащий немного правее, в самой густоте флюоресцирующего тумана. Это была шлюпка, ял, точно такой же, как и у них. В Первограде – массивный, с привычными обводами, с покосившейся мачтой и косо висящим рейком. В метцании ночесветок можно было даже различить, как вяло трепыхаются под ним какие-то неопределённые клочья – надо думать, остатки паруса…
Шлюпка приткнулась к песчаной отмели чуть ли не посредине пролива и, вне всяких сомнений, была давным-давно брошена. Казаков подкрутил колёсико бинокля. Ночесветки заливали отмель призрачным лиловым свечением, и в его отсветах координатору показалось, что он видит над самым бортом шлюпки что-то круглое, белое, костяное. Казакова передёрнуло, он поспешно опустил бинокль.
– Подойти сможем? – Неретин с сомнением покачал головой.
– Там, к гадалке не ходи, сплошные мели, сядем.. Разве что шлюпку спустить и с промерами – но куда на шлюпке в эту мерзость соваться, никаких факелов не хватит… Может, лучше днём?
Казаков, подумав, кивнул.
