ивановскую:

– Дойчен зольдатен, – и дальше что-то брутально запугивающее, типа: немцы, вам трындюлец, бросайте оружие и дранг нах плен, все же лучше, чем дранг нах ад, и что советское командование милосердно и т. д., а не то мы вас всех тут надранг вам нах зад.

На звук голоса Круминьша стреляет молодой обер-лейтенант, Артур отвечает на звук выстрела целой очередью из «ППШ» (откуда он у него, наверно, подобрал). И снова продолжает устную деморализацию противника.

– Дойчен зольдатен, бла-бла-бла, а не то вообще мы вас всех бла-бла-бла и чпок-чпок-чпок.

Офигеть, но подействовало, никто не стреляет, тишина, немцы внимательно слушают Артурчика. Потом вражеские солдаты кричат, что сдаются. Уфф, ну теперь легче, и я говорю Круминьшу:

– Передай, чтобы бросили оружие и выходили по одному.

Круминьш кричит им, само собой на немецком, не по-киргизски же кричать, потенциально, конечно, можно, но фашисты же необразованные, киргизского не поймут.

Проходит минуты три, и немцы, подняв руки, опасливо подходят, всего подошло 18 человек, один унтер, остальные рядовые, потом находим еще шесть раненых, причем один из них лейтенант, но ранен тяжело, это его Артур перекрестил из «ППШ».

– Товарищи красноармейцы, быстро собрать раненых, и наших и немцев, собрать все оружие и в машины, уходим.

А я молча обнимаю Онищука, жив и невредим, сволочь, он порывается бежать, собирать людей и барахло, даю ему сзади пинка, ну рад я его видеть.

Вахаев пробегает мимо, ловлю за руку, даю тоже пинка и командую, чтобы сел в немецкий кюбельваген (то есть на нем приехали немцы, покойный гауптман) и Онищука сюда же притащил. И тоже подбираю МП-40 и гранату – бейсбольную биту у трупа гитлеровца, из подсумков вытаскиваю еще один магазин к автомату (остальные расстреляны по нам), в карманах сигареты, зольдбух, презервативы (вот сука) и карты, причем с порнокартинками (дважды сука).

Продолжаю поиск, тут кто-то чем-то горячим бьет меня в правый глаз, ох как больно, взрыв мозга…

Темнота. . . . . . . . . .

Перемотка.

Да ну тебя с твоими черно-белыми порнофотками и с презиками, так, а кто в меня стрелял, осторожно делаю шаг влево, выстрел. Пуля бьет мне в печень, боже, какая боль. Падаю, обливаясь кровью, зато теперь знаю, кто в меня стрелял, то есть не знаю кто, но откуда стреляли успел заметить. Под кустом лещины блеснула каска гитлеровца. Песец ему, щас умру, потом покажу ему жену папы Кузьмы! Боль! Такое ощущение, что в бок воткнули раскаленный прут и вертят там им, кровь хлещет из входного отверстия, выходного нет, слепая рана, я не жилец.

– Товарищ командир, что с вами? – рядом опускается на колени красноармеец Щербина, цыганистого вида парень чуть ниже среднего роста.

– Иди, Щербина, иди, вот там справа немец, – говорю я шепотом, показывая пальцем то место, где приметил блеск каски.

Щербина долго не думает и, привстав, кидает немцу лимонку, гостеприимно вытащив кольцо и досчитав до трех. Вот у человека самообладание, граната улетает к немцу, боец падает ничком рядом со мной, лимонка вам не петарда, может навтыкать и нашим и вашим. Грохает граната, и Щербина бежит добить немца, но добавки не треба, после лимонки отделка трупа – лишнее дело. Красноармеец тащит «маузер»-комиссар, портфель с бумагами (ну не с памперсами же портфель) да карабин, видимо, это все, что осталось от фрица.

– Побил я вашего обидчика, товарищ старший лейтенант, сейчас санинструктора кликну, лежите тут.

– Слушай, Щербина, оставь меня, я не жилец, от медика толка нет, у меня печень в клочья.

– Да что вы, товарищ Любимов, в самом деле, – и боец бежит на поиски санинструктора. Но, конечно, тщетно, без печени не живут, ну не дольше пятнадцати минут живут. Умираю (интересно, это в который раз-то).

Перемотка. . . . . . . . . .

Да ну в ж… эти похотливые картинки, отбрасываю трофеи от мертвого немца и, падая на четвереньки, ползу вперед, в правой руке наготове «ППШ». Нет, все, научен горьким опытом, не дамся, а вот и наш немец, нажимаю спусковой крючок «папаши». Фашист поник, каска откатилась, встав, подхожу. Опа, да я ему с тридцати метров пять пуль в лицо всадил, теперь тевтона родная мама не опознает, разве по родинке на ягодицах, ну если она есть, конечно. Беру портфель, а немец-то оказывается полковник, и фуражка красивая рядом, ишь ты, фашист ТБ[202] соблюдал в бою, потому и каску нацепил, а фуражка рядом валяется. «Маузер» теперь моя законная добыча, ну остальное барахло, типа фуражки, фляжки с коньяком да трубки с ароматным табаком.