— Знал и молчал?! Ты — как он! Хуже! Вы заодно!

— Я слово дал.

— Кому?

— Твоему отцу. Пообещал никому не говорить.

— Папа тоже слово дал! Уоту! Жену ему пообещал! Меня! Я еще не родилась, а он уже разобещался! Мне Чамчай всё рассказала! Всё!!!

— Ну, обещал. Сглупил, — и в страшном сне я не мог представить, что однажды мне придется защищать дядю Сарына перед его же дочкой. — Позже набрался ума, передумал. Обычное дело.

— Передумал? Слово дал и передумал?!

— Не кричи, Уота накличешь.

— Уот к нам за обещанным явился! Грабить? Похищать? Нет, свое брать!

— Уот на вызов явился, — я зашипел сквозь зубы: оцарапался краем железки. — Меньше бы твой Зайчик глотку драл, больше бы толку было...

— Из-за папы! Всё из-за папы!

— Нехорошо родного отца так полоскать. Стыдно.

— Кто Кюна в походы не пускал? Кто сражаться запрещал? Вот Кюн и взбеленился...

Я пораскинул мозгами, ища, что бы возразить. Возразить было нечего.

— Уот Кюна в честном бою победил! Меня по-честному забрал! Да если б я знала, сама бы пошла! Побежала! Уот честный, а вы! Обманщики!

Я закончил гнуть петли и начал их прилаживать: одну — к двери, другую — к косяку. Гвоздями я в кладовых тоже разжился. Дырки в петлях имелись, а молотка я не нашел. Пришлось забивать гвозди кулаком.

— Жалкие обманщики! Да адьяраи в сто раз лучше вас! Хотите, чтобы я такой же стала, как вы? Вот вам! Вот! Не буду, не хочу...

Сага, вспомнил я. Семейная. Подлей любого сказания.

— А какой ты будешь?

— Честной! Выйду за Уота! Выйду!

— Да выходи на здоровье...

— Доброй волей, понял?! А ты женись на своей Чамчай!

С женщиной спорить — легче Уота прибить. Вторая петля встала на место. Я подергал — держится.

— Думаешь, я не слышала? Я все слышала! Как папа с мамой сговаривались отдать меня за тебя! А тебя убедить на небо вернуться! Знаешь, зачем? Чтоб ты меня на небеса увез! Чтобы Уот до меня не добрался! Врушки несчастные!

Я вставил в петли засов. Вынул, вставил, вынул.

Порядок.

— Хочешь быть честной? — спросил я. — Будь. Разве я против? Только дверь запри, ладно? А станет кто ломиться, кричи. Громко кричи, громче, чем сейчас.

И вышел.

— Мотылек!

У коновязи никого не было.

— Мотылек!!!

Идолица на вершине столба мерзко хихикала. Скалила острые зубки, корчила рожи. Темно-лиловый вечер спустился на черную скалу, солнце, железное солнце Нижнего мира, скрылось из виду, но медь, из которой отлили истукана, горела злым огнем. Я хотел сшибить гадину на землю, растоптать в прах, но вместо того, чтобы сорвать злость на безвинной идолице, сел и заплакал.