Тон дружелюбный, приправленный толикой профессионального любопытства, что в нынешней ситуации простительно. Но прощать этого хлыща Мэйнфорд не собирается.

— Десять? — уточнила Тельма.

— Да.

— Тогда, если верить карте, тоже имел место приступ. Судороги…

— Я… плохо помню.

…ложь.

…помнит. Карету «скорой помощи». Носилки, к которым его прикрутили. Крепко прикрутили. Мэйнфорд пытался вырваться. Ему нужно было… что-то очень нужно было сделать, но он не помнил, что именно. Только знал: если освободится — всенепременно вспомнит. И Кохэна не допустили.

Помнит вой сирен.

И амулет, спеленавший силу.

Холодный металл. Иглу, которая входила в мышцы туго. Кажется, две или три согнулись, пока кто-то не додумался всадить иглу в шею. Помнит ток лекарства, которое было ядом. И как кричал. И темноту. Она все длилась, мягкая, уютная, пусть и наполненная голосами.

Когда темнота истончалась, ему вновь что-то кололи.

Мэйнфорд пытался сказать, что не хочет вечно блуждать в этой темноте, но не умел. Он потерял способность говорить.

Кохэн спас.

И медицинская доверенность. Пара альвов-юристов, которые не побоялись столкновения с матушкой. Мэйнфорд плохо понимал, что происходит. Он выбирался неделю. И всю неделю Кохэн прожил в одной с ним палате.

Визиты матушки.

Уговоры.

Слезы.

Бесконечная вереница целителей, уверенных, что Мэйнфорд своим отказом от лечения гробит себя же. И снова юристы. Война бумаг, в которой ему посчастливилось выйти победителем. И черное нутро сканера единственной уступкой.

…мы должны убедиться…

…отсутствие повреждений… признаки дегрессии мозгового вещества… нарушение малых силовых потоков…

…медицинские показания…

…и вновь вереница целителей, которые в один голос убеждают Кохэна отступить. А Мэйнфорда будто и не видят. Его не существует для них, во всяком случае, его-личности, адекватной и способной принимать решения. Он почти и сам поверил, что болен, когда появился тот, седовласый и бледный.

…не седовласый. Белые волосы. Почему сейчас это казалось важным? Не потому ли, что Тео походил на него… если верить памяти, но как ей, такой лживой, верить?

Пускай.

Главное, что тот, то ли седой, то ли белый, глядевший на всех — не только на Мэйнфорда — свысока, дал ему шанс.

…снимки.

…комната с белыми стенами и множество снимков.

Человек, прячущий руки в карманах халата. Теперь лицо его Мэйнфорд помнит ясно. Резковатый профиль. Крупный нос с четкой горбинкой. Тяжелые надбровные дуги и лоб слишком высокий, чтобы это выглядело гармоничным. Залысины делали этот лоб еще более высоким.

А уши…

…не человек, конечно. С чего Мэйнфорд вообще взял, что тот, другой, был человеком? Непростительная ошибка. Хотя… какая теперь разница?

— Параметры в пределах нормы, — он говорил неторопливо и тихо, не давая себе труда задуматься, будет ли услышан. — Есть небольшие отклонения…

Указка касается снимка, и полотно его соскальзывает со стены. Медсестра — очередная фигура в розово-жемчужном — сгибается в поспешном поклоне.

— …в области лобных долей, что, однако, свойственно людям творческого склада характера…

Матушка здесь же.