Заставили.

Нет, легко сказать, что заставили, списать на чью-то злую волю, но ведь он и до того собирался убить. Не так жестоко? А какая разница?

Остальные же…

Скольких он зарезал? Хватит не на один смертный приговор. И это будет справедливо.

Он опустился на колени и зачерпнул горсть пепла, от которого слабо, едва ощутимо, веяло силой.

…он свободен.

И мертв для тех, кто полагает себя хозяевами Нью-Арка.

…если уйти, просто уйти, его не станут искать. Точнее будут, но без особого рвения. После напишут, что погиб в подземном лабиринте. Пропал без вести. Удачный исход.

А он выберется.

Если повезет.

…до железной дороги… многие бродяги так путешествуют. Из города в город, чем дальше от Нью-Арка, тем лучше… и возможно, когда-нибудь Кохэн доберется до Атцлана. Ему не будут рады, но он хотя бы окажется дома.

Трусливые, подлые мысли.

И ладони обожженные ноют. И сжигает стыд, заставляя кусать губы.

Это бесчестно. Но разумно. Разве Кохэн не пытался всегда поступать разумно? Так к чему ненужное геройство?

…когда я страдаю, я становлюсь сильным…

Голос сестры звучал так близко, что Кохэн обернулся.

Никого.

Ничего.

Пустота. И призраки прошлого рождены его воображением…

…когда мы в печали.

Когда мы, рыдая, бродим здесь, на земле…

Он явственно ощутил прикосновение к плечу.

— Ты здесь?

Нет, ее давно нет. И с той поры, когда они, до той минуты неразлучные, спустились в подземелья Атцлана, Кохэн одинок. Он сам боялся признаться себе в этом одиночестве.

В тоске.

В собственной никчемности.

…это значит, что Бездна близка…

Кохэн закрыл глаза. Теперь присутствие сестры он ощущал явственно. Ее близость. Ее запах. Тепло ее тела… если так стоять, то…

— Что мне делать?

Ее имя — имя колибри. Ее тело — священный тростник, пронизавший сердце птицы-кецаль. Она сама — суть смерть и рождение. Она пыталась рассказать о том, а Кохэн не понял.

Струсил.

Отступил. И унес с собой половину ее, как и она забрала в Бездну половину его. Теперь же целому суждено воссоединиться.

— Решай сам, мой беспокойный брат… — она поцеловала его, как когда-то, в щеку. — Решай сам… вот ступени. Вот дороги. Ты можешь выбрать любую.

Кохэн обернулся.

Ее он не увидел, как не увидел и Бездны, лишь смутные тени, маячившие на грани реальности. И эта реальность не готова принять их.

Клинок?

Кохэн поднял его.

Путь?

По лестнице вниз. По ступеням, на которых кровь засыхала бурою пленкой. Мимо тех, кто еще недавно был человеком, а ныне превратился в груду плоти. Он заставлял себя смотреть, запоминать каждого, и память оживала.