В Управлении Мэйнфорда ждали, и отнюдь не с цветами. Начальник, человек в сущности миролюбивый, добравшийся до должности своей отчасти благодаря связям супруги, отчасти благодаря дипломатическому своему чутью, позволявшему точно понять, что и как следует говорить, лично перехватил Мэйнфорда в коридоре.

И выглядел при том виноватым.

— Тебя отстранили, — напомнил он громко, и Мэйнфорд склонил голову, смиренно принимая сей очевидный факт. — Идем.

В кабинете начальника висели фотографии.

Не жены. Не детей.

Сенаторов.

Трех бывших Канцлеров, которых начальнику удалось пережить. Промышленников. Магнатов. И одного актера. Естественно, все люди были сняты не сами по себе, но рядом с шефом, что знаменовало некую степень приближенности его, простого эмигранта, к вершинам Нью-Арка. Это было бы смешным, но все в Управлении знали, сколь серьезно относится шеф к своей коллекции.

— Садись, — он указал Мэйнфорду на стул. Дверь прикрыл самолично. И завесу поверху накинул. Плотную такую завесу. А многие неосмотрительно забывали, что этот забавный угодливый человек некогда числился знатным малефиком. — Садись и рассказывай, в какое дерьмо вляпался.

— Я…

— Ты. И я с тобой, — он вытащил из кармана батистовый платочек, которым промокнул лоб. — Бездна тебя задери, Мэйнфорд! Сколько раз я уже тебя отмазывал?!

Риторический вопрос.

Много.

— И я, конечно, не рассчитывал на благодарность… какая благодарность… вы все тут полагаете, что я — бесполезная тварь, только и способная, что сенаторским кланяться. Но нет, никто и не пытается понять, что мы от этих сенаторских зависим… что вот любой из них, — пальчик с аккуратным маникюром ткнул в сторону снимков, — полагает, будто стоит над законом. Будто все наше Управление со мною во главе существует единственно для удовлетворения их нужд…

Он махнул рукой.

— Поступило распоряжение тебя закрыть.

— Что?

— Что слышал, — начальник взобрался в кресло, слишком большое для тщедушной его фигуры. — Как особо опасный элемент…

— С какой…

Взмахом руки шеф велел замолчать.

— Заткнись и слушай. Твой братец… скотиной был редкостною, но многих устроил бы на посту Канцлера. Он что павлин. Хвост красивый, а голова пустая. Пел бы электорату правильные песни, а в Сенате и политику нужную вел. В него многие вложились, и вот теперь все вложения пошли псу под хвост. Думаешь, их это радует?

Он кивнул на снимки.

— Я его не убивал…

— А есть обратное мнение. Точнее, пожелание… видишь ли, Мэйни, в этом деле никому не хочется копаться. Дерьмовое оно. А в дерьме и утонуть недолго. Поэтому велено дорасследовать его в кратчайшие сроки. И никаких заговоров там. Маньяков… точнее, котлеты отдельно, а мухи, сиречь маньяки, сами по себе.

— И я котлета?

— Еще какая… — шеф постучал мизинчиком по столешнице. — Ты у нас одиозная личность. Не раз и не два мелькал в газетенках. Тот же Джаннер по тебе прошелся крепенько… вот ты и затаил злобу. Избавился от честного и неподкупного, а потом и вовсе сорвался… прямо на поле, чему многие были свидетелями.

Мэйнфорд обхватил голову руками.

Бред.

Ведь бред же! И все-таки… поверят? В безумного малефика куда скорее, нежели в легендарную свирель и императорское