– Сатанинское отродье, – прошипел Шрам и надавил на спусковой крючок.

Толстый Круль рухнул позже, чем умер. Три выстрела раскололи череп. Прежде чем тело опустилось, все вокруг забрызгало мозгами.

– Вот блин! – в сердцах воскликнул Дух и сорвался с места. – Не навернуться бы.

Денис уже бежал по направлению к дверям.

Ворон, прищурившись, посмотрел в сторону группы.

– Думаешь о том, что хочешь быть с ними? – спросил Пух.

Он выглядел напряженным, автомат положил на колени и теребил пальцами наплечный ремень.

– Нет. Думаю, что не стоило отпускать Шрама. У него, похоже, рвет крышу. Такому не место в бою.

Пух пожал плечами.

– Знаешь, как мы звали его в одной из тех горячих точек, о которых говорить будет не положено лет еще сорок пять?

Сталкер приподнял бровь:

– И?..

– Берсерк. Как все мирно – душа компании, умный, начитанный, со своей жизненной философией, даже близко к религии не стоящей. А как пятилапый пес настает, его становится не узнать. В глазах фанатичный блеск, руки трясутся. Мы раз против мусульман воевали, так он всю дорогу материл их Коран с пророком Мухаммедом и пророчил новый крестовый поход, аж не по себе становилось, но, знаешь, мы тогда выстояли, и не без его участия.

– Да уж…

– Я знаю, в это сложно поверить, но Шрам на самом деле очень добрый. Ты только не смейся, но он самый настоящий пацифист.

– Смеяться меня сейчас не тянет от слова «совсем», – заметил Ворон, прислушиваясь к какофонии выстрелов.

– Просто каждый раз перед боем Шрам себя накручивает. Ему, чтобы убить, надо не воспринимать врага человеком, вот он и старается.

Ворон вздохнул. Объяснение нисколько не успокоило, наоборот, разожгло подозрение и неуверенность прежде всего в своем решении.

– У твоего друга могут быть какие угодно взаимоотношения с собственной совестью, – сказал сталкер после некоторой паузы, – но если он хотя бы раз косо посмотрит на моего напарника, я убью его.

– Да с чего бы… – начал было Пух и осекся. Он слишком хорошо помнил, как Денис прошел «круги огня».

– С того, – разозлился Ворон. – Так или иначе, Зона меняет всех, кто в нее попадает хотя бы единожды. В отношении кого-то изменения бросаются в глаза, у других незаметны, но это не значит, будто их нет. Любой человек, входящий в Периметр, становится его частью, как и Зона – маленькой частичкой его души. От этого не уйти, и ничего с этим не поделать. Если твой друг выйдет из Москвы, а через год кто-то начнет убивать сталкеров, я, не задумавшись, укажу на него и, вероятнее всего, окажусь прав.

– Да с чего ты взял?

– Если полагать своих врагов тварями, то раньше или позже останешься единственным человеком в скопище нелюдей, чья жизнь не имеет ни малейшей ценности, а это уже позиция не героя, пусть и самого посредственного, а фанатика-маньяка.

– А ты-то сам?.. – спросил Пух слегка уязвленно.

– Я человек, и окружают меня люди, просто методы и убеждения у нас сходятся не всегда да и понятия о добре и зле разные.

Пух глянул на него внимательнее, прищурился и вдруг поинтересовался:

– Сколько тебе лет?

– Сколько есть, все мои. – Ворон осклабился в ответ. Улыбка выглядела оскалом.

– Я к тому, что ты очень сильно отличаешься даже по поведению от людей своего предположительного поколения.

– Не вижу в том ничего плохого. Парни моего поколения мечтали о малиновых пиджаках и «меринах», а девчонки – о шмотках и денежном мешке в виде мужа. В общем, поганое поколение, как ни посмотри.

– А ты?

– Я зачитывался Скоттом и Толкином, хотел быть как Робин Гуд, а еще полететь в космос.

– Значит, ты не из них и все врешь.

Ворон вскинул бровь и усмехнулся:

– Я просто много читал и принципиально не смотрел телевизор. А еще всегда умел за себя постоять.