тепло живого тела? То ли Коляда не говорил про это, то ли Первуша запамятовал. Не каждый день приходится сталкиваться с таким ужасом.
Нежить подошла ближе, Первушу окатила волна зловония. Точно, из «заложных покойников», потому как на шее болтается веревочная петля. Или повесил кто-то в свое время, или сама на себя руки наложила. Таких лишали христианского погребения, не отпевали. Неприкаянные души превращались в нежить, обитая недалеко от упокоения тела. Видимо, и она распрощалась с жизнью в этом лесу. Тело нежити было в дряхлых, истлевших одеждах.
Нежить подняла руки, явно намереваясь схватить Первушу за горло, при этом не издавая ни звука. Паренек концом посоха ударил, как копьем, в лицо. Хрустнули кости, чавкнуло, из нанесенной раны хлынул гной. Первушу едва не стошнило от отвращения, но нежить лишь покачнулась от удара. Первуша вспомнил слова Коляды, что нежить нечувствительна к боли, не имеет разума. Убить ее можно, разрубив на куски или уничтожив в огне. Только разрубить нечем. Посохом можно наносить удары, ломать кости, но нежити это как слону дробина. С собой ни ножа, ни другого оружия.
Первуша бросился назад. Купец стоял на дороге рядом с узлом Первуши. Увидев бегущего к нему паренька, едва сам не задал стрекача.
– Да погоди! У тебя топор или длинный нож имеется ли?
– Есть топор, на передке телеги, под рогожей. Как же без топора? От татей защита, дров на костер нарубить.
– А что же против нежити не применил?
Купец плечами пожал.
– Жди, – бросил Первуша.
Нежить стояла там, где ее ударил парень, поводила в стороны руками. Не чувствовала человека, не знала, куда идти. Первуша обежал ее стороной, к телеге кинулся, руку под рогожу запустил. Нежить повернулась в его сторону, сделала шаг, другой. Где же топор? Первуша рогожу в сторону рванул, увидел топорище, ухватился. А запах мерзкой твари уже накатывает сзади. Повернулся резко, а нежить в трех шагах. О, какая прыткая оказалась. Первуша на телегу взлетел, ударил топором по протянутой к нему левой руке, отсек по локоть. Из обрубка гной зловонный сочится. А нежить ни звука не издала. Никаких эмоций! Вспомнил – нет у нежити чувств, как и боли не чувствует, тело-то мертвое.
Нежить еще шаг сделала. Первуша сверху топором по голове ударил, развалив на две части, как тыкву. Нежить в его сторону руку уцелевшую тянет, пытается схватить. Первуша и эту руку отсек. Соскочил с телеги, оказавшись слева и немного сзади от нежити, и пошел рубить. Удар за ударом следовал, куски мертвечины падали на землю, а стояла тварь! До самых стоп рубил, сам гнильем обрызгался. Остановился, когда мелкие куски остались. Топор отшвырнул. Мерзость, все провоняла. Одежду теперь на выброс, не отстираешь, и самому срочно вымыться надобно.
Крикнул купцу:
– Эй, как там тебя? Иди сюда.
Показался купец, в руке узелок Первуши. Идет с опаской. Встал в десятке шагов от телеги, нос зажал:
– Чем это так воняет?
– Нежитью. Можно не опасаться, порубил я ее на куски.
Купец поклон отбил:
– Благодарствую. Конь сгинул, зато я сам жив остался и товар цел.
Вот ешкин кот, кому что, а купец о товаре. Следующие слова Первушу поразили:
– Теперь должник ты мой.
– Окстись, купец! Я у тебя не занимал ничего. Телегу и товар спас, а ты про должника сказки рассказываешь.
– А то как же! Ты меня спас, ты теперь за меня в ответе. Прошел бы мимо – не должен был бы.
Первуша подумал – не свихнулся ли купчина? От пережитого ужаса и не такое может быть.
– Так ты на добро отвечаешь? – Первуша негодовал. А купец продолжает:
– Поможешь телегу с товаром до Ельца довлачить, в расчете будем.
От услышанного Первуша на несколько мгновений онемел. Потом сплюнул с досады. Делай после этого людям добро! Молча узелок свой поднял, к городу направился. Время уже далеко за полдень, скоро сумерки спустятся. Оставаться в зловещем лесу не хотелось. Купец понял его правильно, догнал, впереди встал.
– Сам посуди, лошадь пала, в товар я все деньги вложил. Что же мне в лесу – татей ждать?
– Попросил бы по-человечески – помог.
– Тогда прошу – подмогни. А я тебе новую рубаху и штаны. От тебя смердит за версту, в город стражники не пустят.
