теперь Варя живет. А вампиры никогда не заходят в дом, где есть ребенок.

Впрочем, свою квартиру крепостью я от этого не ощущала. Собственная, вернее, наша с Варей комната хранила для меня слишком много воспоминаний о боли и ненависти. И хотя шторы, по моему настоянию, давно сменили, а новые никакими декоративными шнурами уже никто не подвязывал, находиться здесь долго я все равно не могла. Потому и позволяла ей безнаказанно узурпировать все, что когда-то было моим, предпочитая готовиться к семинарам и коллоквиумам на кухне или в гостиной, а еще лучше – приходить домой не раньше, чем закроется библиотека.

– Варь, а ты верхом ездить умеешь? – спросила, взглянув на ее три тыщи пятую лошадку.

– Конечно. У меня ж папа на конезаводе работал. – Я и не знала, я никогда ее про родителей не спрашивала. Боялась – больно ей будет, если спросить. А она ничего так. Вспомнила – и не плачет. Хотя… она ж ведь и не забывала никогда. Разве ж забудешь?

– Ларис, а лошади – они тоже все погибли, как думаешь?

– Не знаю, – а вот по поводу животных меня ни вампиры, ни люди как-то не просвещали. – Может и нет. Или не все. И их теперь куда-то в другое место перевезли.

– Это хорошо бы. Знаешь, я, когда вырасту, на ветеринара учиться пойду. Чтоб лошадей лечить.

– Только лошадей? А кошечек и собачек как же?

– Их и без меня вылечат. А мне еще лошадок моих искать надо.

– Твоих?

– Ну, не моих, конечно, просто… знакомых моих лошадок. Знаешь, у меня лошадка была любимая, Формула, и у нее как раз жеребеночек родился, Фрегат. И папа мне говорил, что вот я вырасту, Фрегатик вырастет, и буду я на Федьке скакать…

– На Федьке? – не поняла я.

– Ну, он же Фрегат – значит, получается Федька, – пожала плечами Варя. Что ж непонятного.

– Да? Ну и какого он цвета, твой Федька?

– Гнедой. Как мама.

Да уж, объяснила. Ох уж эти малолетние лошадницы…

– Варя, а гнедой – это какой? Белый с розовой гривой? – Я ткнула в один ее рисунок. – Или голубой с зеленой? – Я показала на другой.

– Рыжий с черной. – Варя посмотрела на меня так, словно я с луны свалилась. – А ты что, правда не знаешь?

– Откуда? Я на конезаводе не работала. Я вообще всю жизнь о принце на белом коне мечтала, – решила перевести все в шутку, пока она не вспомнила опять о том, что нет уже ни того завода, ни тех, кто на нем работал. – Откуда ж мне знать, кто такие гнедые.

– Белых коней не бывает, – авторитетно заявила Варька. – Зря мечтала.

То-то я гляжу, ко мне вместо принца на белом вампир на черном подъехал. С конями, оказывается, накладка.

– Как же не бывает, я в цирке сама много раз видела, – не спешу соглашаться с ребенком.

– Они не белые, они серые. Коней белой масти не существует! – Варька стоит на своем.

– Почему же они серые, если они белые?

– Потому что! У них шерстинки есть черные, просто их меньше белых, и издалека не видно.

Вот уж точно. Шерстинки есть. Черные. И не факт, что у лошадок.

– Варька, а бывают лошади-оборотни?

– Как это? – поразился ребенок.

– Ну, вот она вся такая белая с невидимыми шерстинками, а потом вдруг раз – и черная вся. Теперь ты черные шерстинки видишь, а белые нет.

– Что за чушь! – возмущается Варька. Еще бы, лошадок ее оклеветали.

– А у вампиров бывает. Запросто, – говорю уже скорее себе, чем ей.

– У вампиров нет шерсти, – не понимает меня художница.

– Нет, – соглашаюсь я. – И без нее как-то справляются.

А ночью мне снится Анхен. Белый. Черный. Добрый. Злой. Любящий. Ненавидящий. Дарящий жизнь. Обещающий отнять. Мне снится запах его лилий, одуряющий, тошнотворно-сладкий запах лилий. Ну как может быть «чистым» цветок со столь невыносимым запахом? Какой вампир это выдумал? Страдавший насморком?

Просыпаюсь измученная, разбитая, с головной болью. В комнате душно, но лилиями не пахнет. И откуда взялся запах в моем