Я жду продолжения. Понятия не имею, о чем она толкует.

– Ты же знаешь, кто это, – снисходительно добавляет Пиа.

– Нет, – вздыхаю я. Я и правда понятия не имею. Та старуха, которая в меня плюнула? Или молодая женщина – она швырнула в меня капустный кочан? Или та леди в третьем ряду, которая сжевала целую пачку конфет, пока мне выносили приговор?

Пиа хмурится:

– О ней сейчас все время говорят в новостях, а ты ничего не слышала?

– Я больше не смотрю телевизор.

– Трудно поверить, когда там только о тебе и речь.

– Так зачем же мне-то смотреть? Я и так про себя все знаю.

Она слегка улыбнулась.

– Родители ничего не обсуждают с тобой? Что происходит, о чем сейчас говорят?

– Мне все равно, что обо мне говорят. Я не хочу это знать. Все равно не могу тут ничего ни поправить, ни изменить.

Снова этот растерянный взгляд, потом она смотрит на дверь, словно проверяя, надежно ли она закрыта.

– То есть ты в самом деле… ты ничего не знаешь? Эниа Слипвелл – это партия Жизни. Ты же знаешь о них. На последних выборах они получили довольно много мест в парламенте. Быстро растущая партия оппозиции.

Я качаю головой:

– Политикой я не интересуюсь. Мне семнадцать лет, никто из моих друзей этим себе голову не забивает. Мы же еще даже не участвуем в голосовании.

Она удивленно таращится на меня, так, словно бы ушам своим поверить не может, все пытается меня разгадать.

– Что ж, зато политика заинтересовалась тобой, Селестина.

Я оглянулась через плечо – просто чтобы подразнить интервьюершу. Вместо односложных ответов я теперь пустила в ход сарказм, и это, пожалуй, веселее.

– Значит, ты не сотрудничаешь с Эниа Слипвелл? Ты с ней не встречалась? Раньше, до этого инцидента в автобусе?

– Что? Нет! – отвечаю я.

– Кое-кто думает, что ты возомнила себя героиней, – продолжает она. – Что ты все еще геройствуешь, считаешь себя выше прочих. Думаешь, что твой поступок был бескорыстным и потому ты не такая, как другие Заклейменные, особенная. И я тоже считаю, что ты хотела выделиться, отличиться, тебе наскучило быть среднестатистической нормальной девочкой, занудой отличницей, покорной всем правилам.

Я кусаю губы, чтобы не рявкнуть в ответ, ведь она только этого и добивается.

– Ты считаешь себя героиней, Селестина?

Я тяжело вздохнула:

– Будь я героиней, старик остался бы жив. Никто и не вспоминает о том, что старик-то умер. Он умер, потому что никто во всем автобусе ему не помог. Я – героиня? Нет, я тоже ничего не смогла сделать.

Она хмурится, озадаченная:

– Но тебе удалось поднять эту проблему на общенациональном уровне. Теперь все обсуждают правило «Не помогать Заклейменному», и многие требуют, чтобы оно было отменено.

Вот неожиданность. А если правило отменят – то и я уже не буду Заклейменной? Как они отменят мои шрамы? Этого они сделать не смогут. Никогда.

Она глянула на часы, потом снова на меня:

– Когда мы сможем продолжить разговор?

Я пожимаю плечами:

– Каждый день примерно в это время я возвращаюсь из школы. Никаких планов у меня нет.

– У такой популярной девушки? Наверняка тебя повсюду приглашают. Я слышала, тебе предложили сниматься в рекламе.

– Парфюм Заклейменных?! – фыркнула я. – Кто станет его покупать, и мне-то это зачем? Вы так ничего во мне и не поняли, а туда же.

– Сегодня я хотела только познакомиться. Завтра подробнее поговорим, – оживленно защебетала она, собирая свою сумку. – Раз ты не зануда старшеклассница, которой надоела обыденная жизнь, раз ты сделала это не ради того, чтобы привлечь к себе внимание, так расскажи мне все своими словами, чтобы я не выдумывала. – На этот раз она протянула мне левую руку, и я нехотя протянула в ответ ту руку, на которой не было Клейма.