не видели, во что превратится наша жизнь. И она справедливо обличает меня: в тот день, после ареста ее мамы, я не решилась поздороваться. Побоялась. А потом взяла и сделала худшую ошибку в своей жизни. Я заслужила такую отповедь от нее.

Несколько ребят подошли к столу и сели рядом с Колин. Логан – тот парень из бассейна, он, что редкость, смотрел на меня приветливо. Наташа и еще один парень, Гэвин.

– Она к тебе лезет, Колин? – спросила Наташа.

Колин сперва запнулась, потом нагло глянула на меня, и я поспешила отойти: только бурной сцены мне тут недоставало, за соседними столиками уже смолкли, выжидая.

– Надо бы завести специальный стол для Заклейменных, – громко заявила Наташа, сверкая лукавыми темными глазами.

Опустив голову, я выбралась из столовой. Глаза горели, но, как и там, в камере Клеймения, я хотела скрыть от всех свои слезы.

После второго столь же ужасного дня в школе я вернулась домой и застала маму, одетую с ног до головы как само совершенство, сияющие здоровьем светлые волосы свободными прядями разметались по плечам, на лице любезнейшая улыбка. Пахло пирогом или другим каким печевом. Мама точно сошла с портрета идеальной домохозяйки 1950-х, и я сразу поняла: что-то стряслось. Спрашивать, как прошел день, она не стала, и на том спасибо, не то бы я сразу расплакалась.

– Пиа Ванг хочет поговорить с тобой, – предупредила мама.

Джунипер удивленно поглядела на нас обеих, потом сообразила, что разговор будет приватным и, разобидевшись, зашагала наверх, а войдя в свою комнату, на весь дом грохнула дверью. Клейма, как ни странно, сблизили меня с родителями, у нас появилось множество поводов для разговоров только втроем, и я понимаю: сестра словно исключена из семейной жизни и негодует.

– Она здесь? Дома? – прошептала я, оглядываясь по сторонам в поисках Пиа.

Мама торопливо кивнула и, отведя меня в сторону, шепнула:

– Она в библиотеке.

– Явилась вот так, без приглашения?

– Да. Вернее, не совсем. Она каждый день звонила, хотела взять интервью, но я откладывала изо дня в день, говорила, что тебе надо… поправиться. А теперь, раз ты снова ходишь в школу, я не могу больше ей отказывать.

– Я не хочу говорить с ней, – прошипела я.

– Это приказ Трибунала, – тихо предупредила мама. – По-видимому, это часть наказания. Каждый Заклейменный обязан после суда дать интервью Пиа, если она того потребует. А если бы я ее не впустила…

– Тебя бы осудили за помощь Заклейменной.

– Ты моя дочь! – чуть не плача, вскрикнула она.

– Ладно, мама. Ничего. Я с ней поговорю.

– А что ты ей скажешь? – занервничала она. – Надо бы позвонить мистеру Берри.

– Мне его наставления не требуются. Он велит мне лгать, а я не стану.

Всем весом опираться на заклейменную ногу все еще было больновато, но перед Пиа я хромать не желала. Она ждала меня в библиотеке. Набрав в грудь побольше воздуха, я вошла в комнату. Сказала маме, что вполне справляюсь и сама. Я предпочитала говорить с Пиа наедине, а не поглядывать все время на маму, гадая, правильно ли я говорю. Все равно я не собиралась сказать ничего особенного. Односложные ответы – и точка, пусть лезет вон из кожи, сочиняя интервью с Заклейменной.

В натуре Пиа оказалась еще миниатюрнее, чем на экране телевизора. Крошечная куколка, легкий ветерок с ног сшибет. Но я знала, что это не так, с ней и урагану не справиться. Кожа нежная, словно кожица персика, одежда тонкая, изысканная, шелковая блузка цвета слоновой кости, нашиты изящные цветы из органзы, прямая кружевная юбка. От нее даже пахнет персиками, вся такая тонная и прекрасная, а взгляд – жесткий. Нет, не холодный, но настороже. Все видит, ко всему готова. Не глаза, а усиленный объектив видеокамеры.

– Пиа Ванг, – вежливо представилась она, протягивая руку.

Я помедлила, не зная, как поступить. Бинт с обожженной руки уже сняли, в школе я не имею права заматывать ее даже тонкой марлей, а то решат, что я прячу Клеймо. Но пока никто не пожимал мне руку. И я не могу поднять свою безжизненно повисшую кисть. Пиа бросила взгляд на мою руку и улыбнулась.

– А, ну да, – пробормотала она и опустила руку. Спорю на что угодно: она прекрасно соображала, что к чему.

Я и раньше ей не доверяла, а теперь и вовсе. Если она таким способом пыталась поставить меня на место, обломать – зря старалась. Сама же и обломается, я ей с репортажем помогать не стану.