Игнат поежился. Вспомнился ему бурелом, взявший в оцепление Солонь, до которого не дошли и сами чистильщики. Вспомнил противотанковые надолбы и мотки колючей проволоки под ногами. Что было спрятано там, на покинутой родине? Носила ли изможденная земля в своей утробе бактерии чумы или сибирской язвы? Или что похуже?

«Да зачем нам чума и язва, когда есть навь? – ответил сам себе Игнат. – Вот наше проклятие и наша болезнь. И я тоже ею заражен: тьма через разлом просочилась. Но я найду лекарство, и излечусь сам, и оживлю милую Званку, и родную землю спасу тоже. Ведь сказала ведьма, что только душа чистая да светлая неживую воду добудет. А в моем сердце нет зла…»

А вслух спросил:

– Так остановили эпидемию-то?

– Конечно, иначе бы я тут с тобой не болтал, – ответил Эрнест. – Прадед Феофил пришел, когда третью часть Полесья, да и других деревенек вокруг Чертова Котла будто косой выкосило. В храме том, в ставкирке, лазарет устроили. Только не все живыми до него добирались. Врачи-эпидемиологи сутками работали, а дед и его сослуживцы весь Чертов Котел прочесали и еще несколько запрятанных колб со штаммом вируса нашли. Так вот к чему я это все веду, – Эрнест со значением поглядел на Игната, – можно сказать, эпидемия эта путь к другим чудесам открыла. И не будь Чертова Котла, не поставили бы чистильщики и Паучьи ворота.

Игнат поежился: сырость проникала под ворот, в прорехи разорванного свитера. Туман и не думал рассеиваться, а, наоборот, густел, будто кто-то все подливал и подливал в земную крынку небесное молоко, и оно лилось через края, закрывая выцветшим полотном и небо, и деревья, и двух бредущих по снегу людей. Но и в этой почти осязаемой плотной пелене Игнат сумел разглядеть тусклый металлический отблеск и, тронув проводника за рукав, остановился.

– Глянь-ка!

Эрнест остановился тоже и сощурил воспаленные глаза, вглядываясь туда, куда указывал Игнат.

– А-а… – протянул он и скривил губы в усмешке. – Заметил? Мы пару верст уже параллельно идем.

– Что это? – спросил Игнат и напряженно вгляделся в туман.

Словно отвечая на его вопрос, чья-то невидимая ладонь вытерла с горизонта белесую хмарь, как меловой след с грифельной доски, и перед взволнованным взором Игната предстала изгородь.

Не было ей конца и не было края, и, змеясь между соснами, она выныривала из туманной мглы и уходила в нее же. Высотой забор превосходил два человеческих роста, а поверху парными кольцами была протянута колючая проволока – совсем как та, на которую напоролся Витольдов внедорожник.

– Вот тут и начинаются запретные земли, – сказал Эрнест. – Эта стеночка от таких, как мы с тобой, полвека назад выстроена. Только не охраняется давно. Да и что там охранять? Теперь-то от базы одни развалины остались…

– От какой такой базы? – спросил Игнат.

– Военной, – ответил Эрнест, подумал и добавил: – А может, и научной. Кто знает? Верхние этажи давно чистильщики убрали, но ходят легенды, что внизу кое-что интересное осталось.

Туман начал сгущаться снова. Рыбья чешуя изгороди поблекла, пошла акварельными разводами и вскоре скрылась совершенно.

– В отчетах, конечно, писали о том, что очаг был погашен стараниями эпидемиологов, – продолжил Эрнест. – Чистильщики, в том числе и мой прадед, были представлены к наградам. Да только правду знали единицы. Знали и молчали. Потому что о таком не расскажешь. Да и как сказать, подумай сам? Мол, пришел из тайги какой-то шаман, нашептал на воду, и всю заразу как рукой сняло? А ведь так оно и было, если верить прадеду.

– Какой такой шаман? – переспросил Игнат, а сам оглянулся через плечо, где в тумане еле просвечивали тугие кольца проволоки, как тело гигантского полоза.

– Самый натуральный, – осклабился Эрнест. – Вроде местные жители слыхали о нем, будто живет глубоко в тайге колдун, который будущее видит и любую болезнь лечит. И лет ему столько, что, наверное, он самое начало первой войны помнил. Вот и пришел в Полесье. А к тому времени прадед сам заразу подхватил и уже не надеялся, что выживет. Говорит, что в бреду лежал, рядом с такими же зачумленными, в той самой ставкирке, как на погосте. И вошел человечек – сам сухонький, седой, но на удивленье моложавый. И начал в бубен свой бить, песни петь да подпрыгивать – камлать, значит. А потом над прадедом склонился и что-то в рот влил. И то же с каждым проделал. Да и не только с живыми, а и с теми, кто день как умер. И знаешь что? – Эрнест метнул на Игната хитрый взгляд, будто приглашая его приобщиться к некой тайне. – В тот же вечер прадед Феофил выздоровел. И все другие выздоровели. И это еще не самое удивительное: чудеса начались, когда мертвые встали.

Игнат вздрогнул. Под ногу ему подвернулся торчащий из снега корень, и парень оступился, взмахнул руками, но не упал. Эрнест придержал его за локоть.

– А говоришь, на лыжах с детства стоишь! – поддразнил мужик. – Что ж ты под ноги-то не смотришь?

– В таком тумане дальше носа ничего не увидишь, – огрызнулся Игнат, поправил свалившийся со спины рюкзак. – А с твоими историями как не зазеваться.

– Верно! – Эрнест рассмеялся, и было видно, что он доволен этим признанием. – Помню, меня тоже впечатлил рассказ, как мертвые ожили. Не поверил даже.

– А сейчас веришь?

– Верю. – Лицо Эрнеста сразу же посерьезнело. – Прадед Феофил приукрасить мог, но соврать – никогда. Да и последствия я своими глазами видел.

– Это какие, к примеру?

– А такие. Прадед с тех пор ни разу ничем не болел и до моей женитьбы дожил. Сеньку бы окрестил, если бы к тому времени не пропал без вести. А Полесье с тех пор родиной долгожителей считается. Легенда гласит, что шаман всех жителей живой водой окропил и беду на многие годы отвел. До сих пор полесский родник целебным считают, паломники сюда едут, а в ставкирке молятся. Хочешь, покажу потом?

– Покажешь, – согласился Игнат. А сердце его застучало быстро-быстро, будто волновалось: неужто цель близка? – А куда потом этот шаман делся? – спросил он.