– Андрюшенька, не дури! – Анжела, рассмеявшись, ласково погладила меня по руке. – На тебя смотреть страшно, такое лицо! Беременность – это же не болезнь. Все будет в порядке. И потом, я уверена, ты найдешь для меня лучшую акушерку во всей Речи Посполитой! В конце концов, именем князя потребуешь! Первый советник князя Вишневецкого – не какой-нибудь рядовой.

Я вздрогнул всем телом. Блин горелый, она что, мысли читает?!

– Как… догадалась, о чем я думаю? – мой голос прозвучал неестественно, хрипло.

– Да у тебя все на лбу написано! Аршинными буквами! Глупенький ты мой, ненаглядный… – Анжела, приподнявшись, обвила мою шею руками. – И вообще… Знаешь, мне ужасно хочется секса!

– Э-э-э… Что, прямо сейчас?! – от растерянности я не нашел слов умнее.

– А что тебя смущает? – женушка прильнула нежными губами к пересохшему от волнения рту пана первого советника. – Ну же, не упрямься! Беременных нельзя расстраивать!

«Шантажистка! – мысленно вздохнул я, отвечая на ее поцелуй и чувствуя, как нарастает возбуждение. – А не повредим ли… А-а-а, не мы первые, не мы последние…»

– Так что же будем делать завтра? На бога, составим ли мы, наконец, хоть какой-то план?! – начал закипать Конецпольский, из последних сил сдерживаясь, чтобы не устроить бурную сцену.

– Я не потерплю подобного тона! – тут же откликнулся Заславский. – Пусть пан не забывается, ведь я не только старше его, но и занимаю более высокие должности…

– Ха! Сейм дал нам равные права. Стало быть, пану великому коронному конюшему невместно кичиться! – ехидно сказал Конецпольский.

– Кто кичится? Я?! – потряс пухлыми кулаками Заславский.

– Ну не я же, хвала Матке Бозке! – ядовито откликнулся Конецпольский.

– Панове, панове… – растерянно бормотал Остророг, у которого даже кончики усов, всегда закрученные кверху, теперь уныло повисли. Судя по виду коронного подчашего, он успел много раз пожалеть, что не отказался от должности региментария. – Прошу, успокойтесь! Не забывайте: сonventio prospere agit, et contra – cadere[44].

– До дьбяла эту проклятую латынь!!! – дружным хором взревели остальные члены триумвирата.

Хмельницкий смотрел на мертвецки пьяного человека с жалостью, к которой примешивалась гневная брезгливость, усилием воли подавляя угрызения совести.

«Так надо. Всех не пожалеешь. Ради великой цели приходится жертвовать малым… Тем паче негодный казак! Тьфу! Что это за воин, который в бою напивается, да еще грозит смертью своему вождю? Много ли от него проку? Пусть лучше делу нашему послужит даже таким вот образом… Прости, Господи! Сам понимаю, грех это…»

– Ну, полегчало на душе? – с доброй улыбкой обратился он к пьянчуге. – Теперь все понял?

Казак ошалело водил по сторонам восторженно-глупыми глазами, перед которыми все плыло. Он понимал только одно: ему очень хорошо! А батько Хмель – самый лучший пан во всем белом свете. Так угостить простого казака, не пожалев доброй горилки, да хмельного меду, да вин угорских, какие только старшина и пьет! Благодетель, батько родной…

– Г-Гетмане… Любый мой… Да я за тебя… Да хоть в пекло… – пьяная счастливая слеза покатилась по замурзанной щеке.

«Туда ты и отправишься, бедняга… Сам того не ведая!»

– Ну, вот видишь! – кивнул Хмельницкий. – А ты гетмана своего трусом считал. Застрелить грозился!

– П-прости, Христа р-ради… Язык мой п-поганый…

– Да простил уже! Я ведь понимаю, ты не по злому умыслу грозил, а по незнанию. Но теперь-то все ясно? Я только потому и медлил, что татарскую подмогу ждал! А они уже близко. Передовые мурзы завтра к ночи прибудут, а с ними целых сорок тысяч сабель! А еще через день-другой сам хан со всей ордой пожалует… И вот тогда мы недругов с пылью смешаем, в грязь втопчем!

– И-истинно, втоп-пчем… – бормотал пьяный, запинаясь, с трудом ворочая окостеневшим языком.

– Ну, выпей же напоследок, друже, и ступай спать. С Богом! – Хмельницкий подал знак, и джура проворно поднес казаку наполненный до краев кубок угорского.

Тот трясущимися руками принял новую порцию, начал через силу пить, пролив часть на пол. Генеральный писарь состроил страдальческую гримасу. Господи, какое вино зря тратится! И было бы кому, а тут… презренному хаму! Добрая порция канчуков была бы в самый раз, а не угорское!

– Ну, все, хватит! Меры преступать все же не нужно. Ступай с Богом! Проводите! – Хмельницкий подмигнул казакам. – Чтобы дошел куда надо, не заплутал по дороге.

– Батьку, позволь… – Пьяный раскрыл объятия, обдав гетмана густым перегаром. Но казаки быстро подхватили его под руки и вывели из комнаты.

Гетман, вздохнув с таким облегчением, будто с его плеч сняли тяжкий груз, торопливо перекрестился:

– Прости, Боже! Дай ему сил и выдержки… Ну и ума пошли, хоть совсем немного! Чтобы ничего не напутал.