– Нет, пане гетмане, не было… Уж с ним бы я тотчас к твоей милости прибежал, минуты лишней не потратив!

– Ничего, теперь там зашевелятся… Слушай волю мою: как хмель из головы уйдет, тотчас же новый лист царю Алексею пиши! Так, мол, и так, великий государь, снова просим заботой твоей и лаской нас осчастливить, и защиту от магнатов-своевольников дать. Заодно же предупреждаем о лихом деле и заговоре, что против тебя в Речи Посполитой затевают… И про Анджея этого напиши, и про бабу-самозванку… Да особый упор сделай, что покровительствует им князь Ярема! Понял ли?

Выговский кивнул:

– Все сделаю, как надо, пане гетмане! Уж напишу – в Кремле все подскочат!

Вот так и попало в Посольский приказ письмо, доставленное посланцами гетмана с великим береженьем. В коем все Войско Запорожское во главе с Зиновием-Богданом Хмельницким било челом «премудрому и премилостивейшему» Алексею свет Михайловичу Романову, превознося до небес его добродетели и слезно жалуясь на горькие обиды вере православной, чинимые беззаконцами-магнатами, во главе с «наилютейшим хищным волком» князем Вишневецким, который в безмерном коварстве своем замыслил… И далее шло подробное описание того, что наплел пан Беджиховский.

Письмо оное и углядел новик Степка Олсуфьев, уже начавший терять надежду отыскать «подлеца Андрюшку». После чего, бесплодно попрепиравшись с думным дьяком Львовым, торопливо сделал с него список и помчался к Петру Афанасьичу Астафьеву, пугая встречных прохожих видом своим (лицо точно было словно у безумного), а также гортанными воплями:

– Пр-р-рочь с дороги-и-и!!! Дело государево!!!

Дьяк Астафьев, едва лишь увидел новика в дверях, догадался без слов. Схватившись за сердце, ахнул:

– Что, объявился Андрюшка?!

– Объявился, вор… – кое-как вымолвил внезапно охрипший Степка, кланяясь в пояс и протягивая драгоценный список.

За который, к слову, тут же получил выволочку. Возмущенный дьяк, едва кинув взгляд на бумагу, вскипел, топнул сапогом:

– Разиня! Всю бумагу изгадил, одни подчерки да кляксы… Откуда руки только растут!

И принялся торопливо читать, не обращая внимания на чуть на расплакавшегося от жгучей обиды новика.

Впрочем, Степка был отходчивым. К тому же понимал: и впрямь виноват. Спешил, руки тряслись, вот и замарал список… Успокоился, подумав: «Ничего, Петр Афанасьич не со зла… Извелся, дожидаючись, вот и вскипел, не сдержался. Остынет – похвалит».

Нет, не похвалил дьяк. Видать, потому, что слишком уж сильно список подействовал.

– Само письмо читал?! – спросил он Степку чужим, незнакомым голосом, оторвавшись наконец от бумаги. Вид у него был будто у человека, услыхавшего свой смертный приговор.

– Ч-читал… – промямлил бедный новик, даже не удивившись глупости вопроса. Ясное дело, а как же можно список сделать без чтения!

– О том, что в нем был, – ни слова! Ни полслова! Никому!!! Ясно?! – Глаза дьяка полыхнули каким-то свирепым пламенем.

– Яс-сно, б-бат-тюшк-ка… Н-не из-звольт-те б-бес-сп-пок-коит-ться… – У перепуганного Степки зубы в пляс пустились.

Дьяк, сгорбившись, грузно протопал в красный угол, опустился на колени перед иконостасом:

– Господи помилуй! Дай силы и мужества! Мне ж с этим к государю идти!!!

Голос Астафьева прервался от всхлипа, плечи затряслись. Он будто постарел за считаные мгновения на многие годы. Степка сам чуть не прослезился от страха и жалости, глядя на грозного начальника и представляя, каково придется ему пред светлыми очами царскими…

На удивление, обошлось лишь испугом, хоть и немалым.

Алексей Михайлович, торопливо прочтя список и отмахнувшись от робких разъяснений дьяка (спешил, дескать, новик, приставленный к Посольскому приказу, оттого и клякс насажал, и подчерки всюду, уж прости великодушно, государь), сначала помолчал, глядя куда-то в сторону. Только жила на шее трепетала, наливаясь, да темнело лицо. Потом взглянул прямо в глаза Астафьеву. Обомлевшему дьяку померещилось и вовсе чудное: будто исчезла куда-то небольшая, аккуратно подстриженная борода царя-батюшки, да и одежа его будничная испарилась, а сам государь и великий князь всея Руси стал выше ростом, тощим, как жердь, одетым по немецкой моде в какой-то кургузый кафтанчик с большими накладными карманами, короткие штаны, чулки и башмаки диковинного вида, гладко выбритым и круглолицым, аки кот (тьфу ты, господи, что за наваждение!) А глазищи его безумные так и прожигали, в трепет вгоняя… Хотел уже Астафьев, облившийся холодным потом, возопить дурным гласом: «Чур, чур меня!», но тут развеялось наваждение, и снова обрел царь прежний облик. Хотя глядел сердито, что уж там…

– Дождались! – вымолвил Алексей Михайлович, скрипнув зубами. – Я так и думал: новой Смутой грозят! Ах, щучьи дети… А все твоя вина! Не упустил бы Андрюшку… – голос царя, налившись силой, загудел и бил по ушам, словно молот кузнечный по наковальне.