людского дна, словно ледокол. Толпа почему-то становится особенно плотной. Что за… Ощущаю ловкую ручку в своём кармане. Так-так. Раздаётся крик боли, потому что я перехватываю тонкое запястье своей клешнёй и ощущаю, как косточки подаются под резким движением.

– Почто малую мучишь, ирод?! – слышу наглые голоса.

Двое одетых по последней блатной моде личностей. А у моих ног корчится от боли, прижимая сломанную руку к потрёпанному пальтишку, девчушка лет четырнадцати. А парочка в приплюснутых шапках, надвинутых на низкие лбы, с прилепленной к нижней губе шелухой стоит передо мной, поигрывая тускло блестящими ножами хищного вида. Ведут себя больно нагло, несмотря на то что оба меньше меня по габаритам. Значит, их страхуют.

– Жить хотите? – Мои глаза леденеют.

И один из блатных, который поумнее, чуть спадает с лица, почуяв неладное. Но его напарник явно из оборзевших. Он лыбится:

– А ты что, благородный?

Есть у них такая присказка, равнозначная по смыслу земному «крутой». Вместо ответа плавным, но быстрым движением скольжу вправо, левой рукой делая быстрое движение, затем ныряю в толпу. Позади – хрип. Оба уголовника валятся на колени, будто сломанные куклы, одновременно зажимая ладонями горло с хлещущей кровью. 78-й на высоте. Да и руки у меня длинные. И что интересно – никому нет дела, что я только что убил двоих. Бросают равнодушные взгляды, проходят мимо корчащихся тел. Подешевела человеческая жизнь в Русии. Ой, подешевела…

К моему возвращению бредуна уже нет. Я ставлю оружие в шкаф, переодеваюсь в домашнее. Сундуки стоят в кабинете. Горн, всегда знающий, когда он мне нужен, за что я и ценю старика, уже почтительно ожидает меня возле дверей спальни, где хозяин приводил себя в порядок. Бросает на меня вопросительный взгляд. Я морщусь:

– Мерзко там. Очень…

Мажордом кивает и спрашивает:

– Что изволите, ваша светлость?

– Пригласи Хьяму в кабинет.

– Будет сделано.

Он уходит в конец коридора, стучит в дверь. А я захожу к себе. Сундуки аккуратно выстроены в линию. Только успеваю усесться в кресло, как почтительно стучат. Это Горн.

– Ваша светлость, я привёл госпожу.

– Пусть зайдёт. А мне – кофе.

– Сию минуту, ваша светлость.

Дверь раскрывается, входит океанка.

– Вы что-то хотели, господин эрц?

Киваю на сундуки:

– Прикинь, подойдёт?

Она нехотя подходит к ним, чуть заметно морщится, но послушно открывает первую крышку, и… Её глаза расширяются от изумления. О, женщины! Вы все одинаковы, на Земле ли, в любом другом мире…

– Это… мне?

Она оглядывается с такой… милой недоверчиво-настороженной улыбкой… Улыбаюсь в ответ:

– Ты примерь, примерь, а то подгонять придётся.

Девушка зарывается внутрь сундука, выхватывает первое попавшееся платье, прикладывает к себе. Вроде ничего. Хватается за пуговицы, вдруг замирает, заливаясь краской. Я киваю на двери:

– Иди к себе, надень. А там посмотрим.

Она пулей выскакивает из кабинета, и я слышу быстрые шаги. Несколько минут ожидания, и Хьяма вновь передо мной. Хм… Угадал! Длинное светлое платье сидит на ней как влитое. Будто шили на фигуру океанки. Она женским чутьём улавливает, что мне понравилось, чуть надувает нижнюю губу в лукавой усмешке.

– Бери другое.

– Ваша светлость, если они все от одного мастера, то, думаю, другие мерить не обязательно.

– В принципе, верно. Будет тебе чем заняться на досуге. Смотри остальное.

Открывается вторая крышка, и краска стыда заливает её лицо. Выпрямляется и почему-то шёпотом спрашивает:

– А это… тоже показывать? Как сидит?

Смеюсь, потому что там нижнее, или, как говорят здесь, женское исподнее.

– Знаешь, я предпочитаю, чтобы на женщинах вообще ничего не было. Но это как раз мне показывать не нужно. Смотри третий сундук, и я позову ребят, чтобы перенесли одежду к тебе в комнату.

Хьяма открывает крышку, гладит великолепную ткань пальто. Затем набрасывает на себя. Оно сидит просто идеально.

– А обувь?