боли нет. Зрение перестраивается, остается только два цвета. Все, что извне – алое.

Я ухватилась за спинку стула, сжала пальцы так, что они побелели.

– И что ты чувствуешь?

– Когда мгла набирает силу… Ничего.

Я удивленно подалась вперед.

– Совсем?

– Совсем. Уходят все чувства, все человеческое. Иногда кажется, что часть меня просто не способна принять эту мощь, что однажды она сведет меня с ума, – он положил ладони на стол, словно собираясь подняться. – А какой ты видишь грань?

Я все-таки села, расправила халат, разглядывая витой цветочный узор, бегущий по ткани.

– Представь мир без цвета. Все нечеткое, размытое. Даже черный цвет сложно назвать черным, это скорее тьма. Белый… сияющий, подернутый дымкой, а еще серый, как пепел – отражение тлена. Когда я увидела это впервые, даже не испугалась. Потому что ничего не поняла.

– Когда это произошло?

– В детстве у меня был пони, – сказала я и поспешно добавила: – Засмеешься – запущу в тебя чернильницей.

Анри поднял руки и покачал головой, будто обещая быть предельно серьезным.

– Его звали Луни.

На свой четвертый день рождения я попросила лошадку. Поскольку отказа не знала ни в чем, она у меня появилась. Точнее, появился пони: гладкошерстный, с короткой гривой и длинным хвостом, который почти волочился по земле. Имя придумали мы с матушкой, потому что он напоминал луну – белый, с расплывчатыми серыми пятнами.

Кататься меня учил младший конюх, Вард, под звучные оханья няньки, которая ходила за нами по пятам и постоянно говорила, что негоже леди ездить так быстро, что, если я свалюсь, она открутит ему голову. Вард только смеялся и говорил, что такая девочка, как я, никогда не упадет. Я и правда не падала: в седле сидела, будто родилась для верховой езды. Прыгать мне не разрешали – какие прыжки в четыре года, но хватало и того, что мы скакали по внутреннему двору: я на Луни и няня следом на своих двоих. Вард же стоял поодаль, сложив руки на груди и спокойно наблюдая за моими успехами. Младшим он был только на словах, на деле – под два метра ростом, мощный, широкоплечий и удивительно добрый. Лошади его любили, ни к кому больше так не шли, и я тоже его любила. А еще он никогда во мне не сомневался.

Я очнулась, когда Анри накрыл мою руку своей. Даже не заметила, как он поднялся и оказался рядом.

– Если не хочешь, можешь не продолжать.

Я замотала головой. Понятия не имела, что эта история все еще имеет для меня такое значение, и уж тем более не думала, что смогу кому-то об этом рассказать. Странно и страшно… Я поднялась, и Анри перехватил меня за талию, привлек к себе.

– Незадолго до того, как мне должно было исполниться пять, на конюшнях случился пожар.

Я словно снова была маленькой: бегала по парку, пытаясь ухватить бабочек за крылья, совершенно не думая о том, что после этого они уже не смогут взлететь. Помню, как няня изменилась в лице, помню, как обернулась и увидела густой черный дым, поднимающийся над Мортенхэймом: солома и деревянные перегородки в стойлах схватились разом. Помню, как меня подхватили на руки и побежали к замку.

Во внутреннем дворе стоял страшный шум: суетились слуги, выкатывая бочки с водой, истошно голосили собаки, трещало лопающееся дерево, ржали напуганные лошади – большинство уже успели вывести, но Луни среди них не было. Его загон располагался в самом дальнем закутке, в суматохе о нем просто забыли. Конюшни полыхали, жар стоял такой, что дышать невозможно.

Анри гладил меня по волосам, а я неосознанно положила голову ему на плечо, ладонью впитывая сильные удары сердца.

– Когда я поняла, что случилось… будто сошла с ума. Брыкалась, царапалась, укусила няню за руку.

– Это на тебя похоже.

Я слабо улыбнулась.

– А потом бросилась к нему. Прямо в огонь.

Помню, как нырнула под руку слуги, попытавшегося меня схватить, пулей пролетела вдоль стены и метнулась внутрь.

– Только дети на такое способны – не раздумывая, броситься в огненный ад.

– Не только.

Вард оказался рядом, это и спасло мне жизнь. Он бросился за мной, подхватил на руки у самого входа, но перекрытия не выдержали жара, пылающие балки обрушились прямо на нас.