– Несите, запущу в вас кофейником. Надеюсь, там будет кипяток.

Жалкая детская попытка. Я впилась ногтями в ладони, закусила губу.

– Вы не выпустите меня из дома.

Он обернулся – уже у двери, взглянул раздраженно.

– Ты вообще слушала, что я говорил? Да, тебе придется остаться здесь, пока я не разберусь с младшим Эльгером. А потом…

– Потом вы еще раз объясните, почему я должна обо всем молчать. Разумеется, искренне заботясь о моих чувствах и чувствах моей семьи. А еще о нашей безопасности.

Он сжал зубы, на скулах заиграли желваки.

– Мне не нужно твое молчание. Мне нужна ты, Тереза.

Лучше бы он этого не говорил.

Нужна, разумеется. Чтобы продолжать расследование. Чтобы Симон получил то, что ему нужно, и подпустил к себе еще ближе.

Отчаянно захотелось сделать больно. Так же, как было мне. Было, есть, будет… сколько там еще дней, месяцев, лет?… Графином так не ударишь, даже некромагией и то вряд ли.

– Мне только одно непонятно: почему вы не в ладах с Эриком?

Анри сложил руки на груди, прищурился.

– Потому что Симон отдал тебя мне. Потому что Симон имел неосторожность сказать, что не отказался бы от такого сына, как я. Потому что это ему передали.

– Ваш отец гордился бы таким комплиментом.

Он побледнел еще сильнее. Взгляд вонзился в меня подобно кардонийскому стилету.

– Твое счастье, что ты женщина, Тереза.

Анри вышел, и за закрывшейся дверью наступила страшная гнетущая тишина. Меня потряхивало – мелкой отвратительной дрожью. Внутри все переворачивалось, точно я была крохотными песочными часами, и кто-то постоянно засекал по мне время. Поворот. Прости-я-не-хотела-это-говорить. Поворот. Проваливай-ко-всем-демонам-солнечный ублюдок! Поворот. Всевидящий- только-не-уходи. Поворот. Какая-же-вы-тряпка-леди-Тереза. Поворот. Пожалуйста-хватит-я-больше-не-выдержу. Поворот…

Я отвернулась к окну, но здесь повсюду витал демонов призрак Анри Феро. Даже если закрыть глаза, здесь звучал его голос, шаги, его смех. Запах трав и шоколада. Тепло его рук. Это не выжечь из души, не вытряхнуть, не исправить. Мысль накрыла меня с головой, как морская волна зазевавшуюся купальщицу. А дальше – только дно, острая галька и холод бесконечного погружения. Я уткнулась в подушку, плотно, до сбивающегося дыхания, и заорала. Она пожирала все мои крики, превращая их в глухой еле слышный вой, я же лупила по кровати, пока не засаднило ладони, и выла – до тех пор, пока горло не превратилось в раскаленный добела горн.

А потом накатило забытье, стремительно подступающей темнотой и спасительным равнодушием.

Я не стала ему противиться.

Спальня, знакомая с детства: серебристо-голубые узоры на обивке кресел, портьерах и обоях. Высокие потолки, балдахин над кроватью – пепельно-серый, напоминающий завесу грани. Огромные окна, залитые дождем, за потоками воды не видно даже парка, не говоря уже о холмах вдалеке. Жарко, словно я проглотила солнце, отчаянно болит голова, а еще хочется пить. Поворачиваю голову – на тумбочке стоит графин, до краев наполненный водой. Стакан, второй, третий… Пью, а напиться не могу. Такое чувство, что во мне сидит водяное чудище, поглощающее жидкость.

Негромкий стук, словно мышь скребется под полами.

– Миледи? – Камеристка прошла в комнату и остановилась рядом с кроватью, ее лицо, волосы и передник выделялись размытыми белыми пятнами. – Слава Всевидящему, проснулись! Я уже четвертый раз заглядываю. Можно?

– Да.

– Миледи, вам бы лекаря…

– Не стоит. Это ты принесла воду?

Мэри кивнула.

– Сколько времени?

– Раннее утро, миледи. Вы проспали больше суток.