только потому, что Костя тебя отодвинул и публично не признал близким другом? Неужели из-за этой ерунды?

– Я, Игорек, жить хочу. Я жизнь свою спасаю. Если ты знаешь так много, то знаешь и то, какие люди стоят за «Прометеем».

Значит, Каменская не ошиблась и в этом… Или она знала точно? Впрочем, какое это теперь имеет значение! Важно, что это правда.

– Петя, ты идиот? Ты забыл, почему Костя так бьется за южный вариант трассы и за сохранение зверофермы? Ты забыл, что мы там четыре трупа закопали? По трупу на каждого из нас. Это ведь была твоя идея: после Юльки доказать, что никто из нас Костика не сдаст, а для этого мы все должны кого-нибудь грохнуть и в тот же котлован спрятать. Ты все забыл, да, Петенька?

Ворожец сделал успокаивающий жест рукой, и полковник понял, что непроизвольно повысил голос. За дверью послышались шаги, вошла повар Надя с подносом, быстро сервировала чай и скрылась. Петр налил чаю себе и Баеву, но пить не стал. Дождавшись, когда стихнут шаги на лестнице, негромко произнес:

– Не надо кричать, Игорек. Я не идиот. И поверь мне, снос зверофермы, при котором будут вскрыты все фундаменты, никому из нас ничем не угрожает. Подожди, не перебивай меня. Я все помню: и что скелеты там, и одежда, и личные вещи. Скандал поднимется, шуму будет много. Но ни тебя, ни Костика он не коснется. Даже меня он не коснется.

– Что ты хочешь сказать? – Баев нахмурился. – Как ты себе это представляешь?

Ворожец повернулся на вращающемся кресле, снял с полки несколько папок и открыл спрятанный за ними сейф. Достал из сейфа маленькую картонную коробочку, открыл ее и протянул Игорю Валерьевичу.

– Что это? – недоуменно спросил тот.

– Это, Игореха, наша «охранная грамота». Нам всем невероятно повезло. Димка брал с каждого трупа что-нибудь себе на память. Брал потихоньку, тайком от нас, пока мы не видели. У него с головой уже тогда было не все в порядке, просто мы по молодости не заметили, не поняли. Эту коробочку он дома хранил, а когда после отсидки его в психушку засунули, взял с собой. И с тех пор с ней не расставался. Ее в интернате все видели. И легко подтвердят, что это Димкины вещи. И все трупы можно будет списать на него. Никто даже сомневаться не станет, на Димке уже есть доказанное убийство с изнасилованием, и диагноз у него тоже есть. А самого Димки нет. Даже если ферму ликвидируют, здания и сооружения снесут, а фундаменты вскроют, даже если вторая заколка Юлькина еще не сгнила за тридцать пять лет и ее там найдут, я вовремя вспомню, что точно такая же заколка лежит среди вещей, принадлежавших моему покойному другу детства. Я навещал его в интернате, я его хоронил, я же и забрал его вещи, часть которых оставил себе на память. Все можно подтвердить. О том, что он совершил четыре убийства, не знали ни ты, ни я, ни Костик. И никто, – слышишь, Игореха! – никто и никогда не докажет обратного. Так что трасса с севера нам не страшна. А вот трасса с юга опасна лично для меня. Я подыхать пока не готов, знаешь ли. Знаю, что ты сейчас скажешь, знаю. – Ворожец скупо улыбнулся. – Что моя борьба за северную трассу будет стоить Костику места мэра, а тебе – места начальника УВД. Да, согласен, и политическая карьера Костика, и твоя служебная карьера пострадают. Но вы в любом случае останетесь живы и как-нибудь устроите свои дела. А лично для меня моя собственная жизнь дороже, чем ваши карьеры. Уж не обессудь. – Он картинно развел руками. – Я все сказал. Теперь я готов выслушать, какая я сволочь и как ты во мне разочаровался. Только давай быстрее. И пойдем ужинать.

«Каждый из нас может предать…» Именно эти слова и произнес тридцать пять лет назад Петька Ворожец. Произнес дня через три после того, как измученный ревностью, исстрадавшийся пьяный Костя Смелков убил бросившую его Юльку, которая заявила, что рядом с ним, постоянно нетрезвым работягой со стройки, у нее нет будущего и свою жизнь она будет строить отдельно, в столице, в театральном институте. Убил и бросил в котлован, вырытый под фундамент одного из зданий будущей зверофермы.

Они все тогда плохо соображали, пили не просыхая. И Петькины слова восприняли как руководство к действию, не обдумывая. Никто не хотел показаться слабаком. И никто не хотел, чтобы его заподозрили в предательстве «настоящей мужской дружбы».

Фундамент залили в котлован, ферму построили. И никто никогда не узнал бы о спрятанных трупах, если бы не возникла опасность, что ферму ликвидируют и все постройки снесут. Все силы мэра и начальника УВД были брошены на то, чтобы не допустить строительства трассы на севере района. Если найдут останки – первым делом будут искать и отрабатывать тех, кто в тот момент работал на строительстве. Вспомнят про Диму Голикова. А вдруг окажется, что он кому-то рассказал об их отвратительной тайне? Конечно, Димка псих, кто ему поверит? Но все равно страшно: а если тот, кому он рассказал, хоть и не поверил, но запомнил? Вот старик со зверофермы, профессор, ездил же к Димке в интернат… Зачем ездил? Чем Димка ему так приглянулся? О чем рассказывал, какими секретами делился с этим профессором, пока они вместе срок мотали? А ветеринар Чураков, друживший с Тарасевичем и проводивший с ним много времени? Бог мой, сколько усилий было потрачено! И сколько грехов взято на душу…

И еще до вчерашнего дня Смелков и Баев были уверены, что в этой борьбе их не двое. Их трое. С ними Петр Ворожец.

«Каждый из нас может предать…»