– Тогда почему вы упомянули о ребенке? – не унимался Виктор. – Она вам сообщила после отъезда, что родила?

– Да прям! Будет она нам сообщать, дожидайся! Мы для нее мусор. Как уехала в Москву – так и все, с концами. Ни письма, ни звонка по телефону, и не приехала ни разу, хоть бы родителей навестила, сучка, пока они еще живы были. А я тебе так скажу: какая она артистка, к едрене фене? В проститутки она подалась, вот в этом я не сомневаюсь, таким, как Юлька, одна дорога. Ну, а где койка со всеми подряд, там и беременность рядом. На шалаве-то какой дурак женится? Значит, останется с ребеночком одна да без работы своей подстилочной. Куда ей деваться? Только к нам, сюда, на нашу шею. Она ж принцесса, едрена вошь, нормальной работой ручки марать не будет. Ну, раз не вернулась, значит, обошлось без ребеночка. Может, мужика нашла какого-нибудь. А может, и померла уже.

Ни малейшего сожаления в голосе старшей сестры Юлии Ульянцевой Егоров не услышал. То ли обида так и не прошла, то ли в этой семье вообще не принято любить родню и помогать ей, самим бы выжить…

– А Костю помните?

– Это какого Костю? – Женщина злобно прищурилась. – Рыжего такого, через два дома от нас жил?

– Нет, Костю Смелкова, с которым Юля любовь крутила.

Фамилия не произвела на нее никакого впечатления. То ли не знала, что это имя нынешнего мэра города, то ли не сообразила сразу.

– Да с этой шалавой кто только любовь не крутил! Полгорода у нее под юбкой перебывало. Только мне и забот их по именам помнить. Да я и не знала, у меня к тому времени уже своя семья была, трое детей, мы с мужем колотились, как могли, чтобы всех прокормить и одеть-обуть, в те времена-то – не то что сейчас, полторы ставки максимум можно было получать, много не заработаешь. Вот мы с ним на двух работах вкалывали да еще шабашили, где могли, чтобы лишнюю копейку заработать, света белого не видели. А ты про Юлькиных хахалей спрашиваешь! Не до них мне было.

– Тогда последний вопрос: когда Юля уехала?

– А я помню? – Женщина развела руками. – Столько лет прошло… Но отец тогда сильно ругался, а мать ему говорила, что Юлька, дескать, уже совершеннолетняя, имеет право сама решать, где ей жить и на кого учиться. Значит, восемнадцать ей исполнилось. Может, девятнадцать. Или двадцать. Не помню. Давно это было.

Разговор разбередил Егорову душу. У него не осталось семьи, и с этой болью он до сих пор не мог справиться. Он даже не был уверен, что хочет другую семью, новую. Ему нужны были те, кого больше нет, и заменять их на других людей он не собирался. Может, и хорошо, что у него теперь нет семьи? Разве лучше было бы, если б она оказалась такой, как у Ульянцевых, когда каждый ее член рассматривается в качестве потенциальной обузы, и если от него нет ощутимой пользы, то пусть лучше такого члена семьи не будет совсем? Нет, невозможно даже представить, что его сын и дочка выросли бы и превратились в таких вот Ульянцевых, ненавидящих своих старых и немощных родителей, которые нуждаются в помощи и заботе. Его дети такими не стали бы! Или стали бы?

Снова захотелось выпить, захотелось мучительно, непреодолимо. Но почему-то было неловко перед москвичами. «Завтра, – решил Виктор. – Дотяну до завтра. Они уедут, и я оторвусь по полной. И гори все синим пламенем».

Он снова стоял в храме, в самом углу, и старался собраться с мыслями. Это был уже другой храм, не тот, в который он заходил на днях, находящийся в центре Вербицка, а тот, мимо которого он проезжал по дороге к дому Петра. Этот храм был большим и помпезным, и никому не было дела до притулившегося к стене в темном углу крупного мужчины в неприметной серой куртке.

«Зачем я убил ту птицу…» Зачем, зачем все это было? Зачем все это есть? Мир полон зла и грязи, политика лжива, экономика уродлива, любовь преходяща. Ни на что нельзя опереться. Есть только одно, во что можно верить и на что можно положиться во всем этом мраке: настоящая мужская дружба. Баев верил в нее. Надеялся на нее. Искал в ней опору и поддержку. И оправдание всему, что он делал. Нельзя подвести Костика. Нельзя подвести Петю. Они все втроем – одно целое, с самого раннего детства. Что бы ни случилось, как бы ни повернулась жизнь, они никогда не предадут друг друга.

Первый шаг сделал Костик, публично открестившись от Петра, на деньги которого провел свою первую предвыборную кампанию. На пресс-конференции, которую давал новоизбранный мэр, Смелков искренне благодарил всех, кто его поддерживал, кто верил в него и финансово помогал. Он назвал всех поименно. Всех, кроме Ворожца, чей вклад был самым весомым. Костик перестал приглашать Петю на публичные мероприятия, куда созывался весь цвет предпринимательства и бизнеса. Он ни разу не назвал Петиного имени, когда рассказывал о своей работе на строительстве зверофермы. Да, он продолжал тесно общаться с Петром, но делал это скрытно, словно стесняясь.

Петя его простил. Обида иногда прорывалась, Баев это замечал, но знал, что Петр – разумный и деловой человек и прекрасно