способом эти продукты инцеста с механиков кожу снимают. Как раз вместе и посмеемся, он так забавно бледнеет, будто девица, угодившая в солдатскую баню. Слышали, кстати: поговаривают, будто у такийцев бабы служат наравне с мужиками, в одном строю. Если правда, я к ним при первом удобном случае перебегу.
Темнокожий снайпер, забравшись, потащил за собой лестницу, буркнув:
— Далеко бежать придется, их уже лет двадцать никто не видел на нашем берегу.
— Тут ты прав. Да и что с тех такийцев? Видел я раз утопленника, которого с той стороны вынесло. Почти целый, даже акулы жевать побрезговали. Тонкий какой-то, больше на бабу похож. Это что же за бабы тогда у них? Небось и подержаться там не за что. Но есть еще слух, что косоглазые не просто так перестали сюда соваться, а там, на их берегу, хватает врагов. Теснит их кто-то, да так, что они кого угодно готовы в солдаты забрить. А жаль, вот с ними бы повоевать, война так война, а не это копошение в грязи.
Тутуко, вскинув винтовку к плечу, выстрелил, почти не целясь. Я сидел чуть в стороне, и пороховой дым не помешал оценить результат: всадник, опрометчиво остановившийся метрах в трехстах-четырехстах, дернулся, медленно завалился набок Остальные помчались прочь, поспешно нахлестывая коней. Разумно, ведь по движущейся мишени на такой дистанции попасть очень непросто.
— Я же вам говорил! — осклабился Шфарич.
Снайпер, неторопливо перезарядив винтовку, ни к кому не обращаясь произнес:
— Лента одна, снаряжать ее долго. Ждать надо, пусть ближе подойдут, круг устроят. Тогда и встретить проще, вышка эта как раз на их пути окажется.
— Нас первых бомбами и забросают, — буркнул Шфарич.
— Метателей бомб мало у них, их мне оставляйте, не подпущу.
— Ну-ну, не подпустит он… О! А вот и они! Да твою же мать, сколько их?!
Вопрос не нуждался в ответе, и все молча уставились в одну сторону. Там от горизонта на зеленый ковер пастбища накатывал темный поток конной армии. Трудно сосчитать, но, по-моему, их далеко не триста, к сожалению, куда больше.
Шфарич, закинув в освободившийся от овощей рот порцию неразлучной жвачки, заметил:
— С заводными лошадьми идут, значит, на два делить их можно. Но все равно многовато выходит. Я бы сказал четыре с половиной сотни. Где же они набрали столько…
Звучало пессимистично, и меня будто за язык кто-то дернул чуть сгладить тон его слов:
— Где набрали — неважно, ты мне лучше скажи: где мы их хоронить будем?
Затасканная донельзя шутка здесь была в новинку, даже Мюльс не удержался, фыркнул, Тутуко продемонстрировал белоснежную улыбку зубов на сорок — не меньше, а Шфарич заржал довольным конем:
— Как ты сказал?! Ну и умора! Надо запомнить. Хотя чего запоминать, если помру вот-вот.
— А ты на лбу себе запиши, может, хоть гробовщик посмеется, — буркнул я.
— Да ну, какой тут гробовщик, издеваешься, что ли? Грифы здешние неграмотные, так что пиши не пиши, все без толку.
Далекая конная масса начала растекаться в стороны, истончаясь посредине. Это походило на деление одноклеточного организма. Видимо, оставляют заводных лошадей под присмотр коневодов, в атаку на двух не поскачешь. Не знаю, откуда Шфарич взял цифру четыреста пятьдесят, мне казалось, что там не менее тысячи.
Впрочем, нам что так, что эдак — без разницы. Сомнут в любом случае, слишком несопоставимые силы. И будь у нас даже десяток снаряженных лент — не поможет.
Мюльс поднялся, с лязгом откинул крышку на кожухе пулемета, отвинтил пробку, начал заливать воду из узкогорлого кувшина.
— Прохладная, в теньке держал.
— Закипеть не успеет, — заметил на это Шфарич.
— Много знаешь про пулеметы? Часто стрелял?
— Доводилось.
— Мне больше доводилось.
— Спорим на литр рома, что не закипит.
— Я и так знаю, что теперь не закипит.
— Жадный ты, Мюльс, ром пожалел.
— Просто я не дурак спорить на то, во что совершенно не верю.
