— Вы видели Нел Борроу?

Ее имя отныне было для меня свято. Теперь оно звучало словно воззвание к ангелу.

— Нет. — Выражение лица Ковдрея стало пустым. — Вчера не видел весь день.

Конечно же, он видел ее, даже предложил комнату на чердаке, однако осторожность Нел заслуживала похвалы, и я прекратил расспросы. Она все равно потихоньку ушла бы еще до рассвета, чтобы никому не доставить хлопот. Именно это она и сделала: потихоньку ушла.

Но я отыщу ее. Она была нужна мне как никогда. Ее поиски были теперь важнее всего остального, ибо она и Цирцея, и Медея, и фея Моргана, и… Живой образ ее застыл в моей памяти — смотрит на меня, стоя между двух высоких деревьев у начала тропы, ведущей к святому ключу.

А разве знание можно получить только из книг?

Судя по слегка встревоженному выражению Ковдрея, я начал подозревать, что весь пропах дикими ароматами Нел.

— …божий, — продолжал говорить он.

— Что-что?

— Такие бури — редкость для этого времени года. В народе поговаривают, что это гнев божий за прегрешения и поганое язычество, расцветшие в этом городе.

— Кто это говорит?

Ковдрей зловеще ухмыльнулся, но ничего не ответил.

— Мастер Робертс зовет вас.

— Он встал?

— Больше часа назад, — ответил Ковдрей. — Просит вас прийти к нему в аббатство. Ждет вас в надворной постройке за кухней аббата, там, где… где лежит тело. Труп вашего человека.

Черная тень всегда стоит перед светом.

— Прямо сейчас?

— Я пока приготовлю вам завтрак. Не очень-то терпелив этот ваш мастер Робертс.

Строение, похоже, сохранилось со времен короля Эдуарда, когда в аббатстве поселились фламандские ткачи. Ставни на окнах накрепко заколотили гвоздями, крышу местами еще покрывала солома. Свежим, прохладным утром я добрался до места в приподнятом настроении. Но едва подошел к открытой двери постройки, на меня пахнуло едкой, пронзительной вонью гниющей плоти, и от легкости бытия не осталось следа.

Именно зловоние трупа и воскресило в моей памяти наш задушевный разговор при свечах накануне моего путешествия в иной мир.

То, что случилось с вашим слугой… ужасно, вне всяких сомнений… но все эти разговоры о черной магии, жертвоприношениях…

— Где тебя черти носят?

Дадли, в буро-сером камзоле государственного служащего, поджидал меня у дверей. Никогда еще я не видел его таким исхудалым и изможденным.

— Поздно встал, — отвечал я. — Ночная гроза…

— Никому не дала уснуть. Кроме этого несчастного.

Его лихорадка будто отступила на время, глаза исступленно горели неистовой яростью, словно некий бездушный механизм управлял им. Он ступил шаг наружу, вытирая губы и усы тыльной стороной руки. Градины пота еще блестели на лбу.

— Зайди. Зайди, посмотри.

— Робби, я оглядел все, что мог. Какой смысл?

— Нет! — Его лицо напряглось, все до последнего мускула. Он как будто вышел из длительной спячки, разбуженный жестоким вызовом реальной жизни. — Посмотри еще, прошу тебя. Поближе. Ты разбираешься в таких вещах, ты изучал анатомию.

— Я читал книги по анатомии…

Книги, книги, книги…

— Послушай, Джон. Ты поспешил отмести подозрения на ритуальное жертвоприношение. Но если это не жертва, то что? О чем может поведать нам его тело?

— Робби, мне кажется, ты еще не вполне здоров, чтобы…

— К черту мое здоровье. Лучше иди и взгляни.

Я кивнул и, против собственной воли, вошел внутрь строения, стараясь дышать только ртом.

В самом деле, войти туда было все равно что в мясную лавку, однако вид трупных останков всегда приводит меня на грань отчаяния. Трудно признать, что душа погибла навечно, и тем более трудно после всего, что видел я прошлой ночью.

Тело Мартина Литгоу лежало на столе, сооруженном из двух перевернутых кормушек для скота. Оно потемнело и утратило блеск. Свечу вынули изо рта и бросили возле тела, ничто в ней больше не напоминало о холме Дьявола. Всего лишь подлое оскорбление жизни и человечеству.

— Что я могу?… — В отчаянии от собственной беспомощности, я, едва не плача, покачал головой. — Что я могу сказать еще, Робби… кроме того, что ты и сам в состоянии увидеть?

Правая рука Мартина была перекинута через рассеченную грудь; разбитое, сморщенное сердце зажато в локтевом сгибе. Я вспомнил, как призрак Мартина явился ко мне в тумане видения. Тогда он ничего не сказал. Молчал и теперь.

Левая рука свесилась через стол, и Дадли поднял ее, поддерживая кисть руки, более не скованной трупным окоченением.

— Что скажешь об этом?

Сдерживая дыхание, я неохотно склонился к руке покойника.

— Ого…

Я бы не обратил на это внимания при других обстоятельствах. Вы осмотрели бы рассеченную грудь, вырванное сердце и, наглядевшись до тошноты, отвернулись бы, и мелкие, но многозначительные пятна запекшейся крови на кончиках пальцев остались бы незамеченными. Как и почерневшие, расколотые ногти.

— Средний палец, Джон. У него почти оторван ноготь. Видишь?

— Похоже, он дрался… — Я присел, опустив одно колено на устланный грязной соломой пол, и поднес холодную, побелевшую руку ближе к глазам. — Или это означает, что тело волокли после смерти?

— И то, и другое возможно, — ответил Дадли. — Только мне кажется, все еще хуже. Взгляни еще раз. Поближе.

— Что это?..

Бурые хлопья упали мне на ладонь. Вряд ли они были запекшейся кровью.

— Ржавчина. — Дадли опустился на колени рядом со мной. — От старого гвоздя. Видишь?

— Где?.. О, Бог мой…

Острие гвоздя вышло наружу у самого корня расколотого и почерневшего ногтя. Вздрогнув, я в ужасе отпустил мертвую руку.

— Забивали под ноготь, — пояснил Дадли, — пока шляпка не отвалилась.

— Тогда это?..

— Его пытали, — ответил Дадли. — Перед смертью несчастного подвергли пытке.

Я вяло поднялся, пытаясь найти иное объяснение, и не нашел.

— Зачем?

— Зачем обычно пытают?

— Чтобы заставить признаться…

— Угу, — промычал Дадли, покачивая головой. — Чтобы заставить заговорить.

— О чем? Что он-то мог знать? Он же не местный. Приехал лишь потому, что…

— Приехали мы. Он приехал с нами. Он знал, кто мы такие и почему оказались здесь.

— И ради этого убивать?

Дадли взглянул на меня, как на ребенка, но глаза Мартина Литгоу, словно холодные, серые булыжники с мостовой, навсегда уставились в темноту.

— Надо, чтобы кто-то засвидетельствовал это, — предложил Дадли. — Кэрью уже здесь? Или тот… второй?

— Файк.

Изображает из себя божьего человека, борца с силами Сатаны, но загляни в душу — вот где скрывается зло.

— Мы не расскажем об этом Файку, — возразил я. — Я даже не уверен, что стоит говорить об этом Кэрью.

Дадли посмотрел на меня прищуренными глазами.

— Доверься мне, — ответил я.

— Ладно. Тогда зови Ковдрея.

— Нет… Есть кое-кто получше.

Отмахиваясь от свисающей с потолка густой паутины, я поковылял к выходу за глотком свежего воздуха.

Не стану скрывать, у меня был свой интерес. Мэтью Борроу — знаток медицины и хирург — был бы для нас наилучшим свидетелем. Он смог бы подтвердить наши предположения о том, что Мартина Литгоу пытали. Но, возможно, он также знал, где искать свою дочь.

И я побежал.

Нел. Мое тело еще содрогалось нежными и призрачными воспоминаниями о ней.

И чувством тревоги.

Небо, почти безоблачное в то утро, ясно синело над моей головой, и ноги быстро уносили меня все дальше от аббатства по грязным улицам, покрытым лужами и бурой грязью, оставленными ночной грозой. Что-то побуждало меня продолжать бег, промчаться через весь город с двумя церковными башнями на разных его концах и бежать еще дальше, в сырые поля, прямо к солнцу.

Однако вскоре кое-что показалось мне странным, и я замедлил движение.