глиняные трубы и желоба для воды там уже были, что позволило Брайдему сделать вывод, что когда-то Приют Окаянных был не простой крепостью, а тем же самым, чем он должен был стать вновь – приютом и обиталищем тех, кто готов трудиться над своими умениями и твердостью духа. Мальчишки под началом мастера Уинера привели в порядок найденную и сделанную заново деревянную утварь. Девчонки под ворчание огородника и портного Орианта пошили и набили соломой плоские тюфяки. Вечно строгий и насупленный кузнец Габ забил в древние гнезда заново выкованные держатели для масляных ламп и поправил решетки на узких окнах, после чего тот же Уинер вставил в них рамы, а радостно потирающий руки Брайдем приказал Орианту развесить над каждым окном плотные занавеси и строго-настрого запретил зажигать лампы при незанавешенных окнах, хотя та же Пайсина уверяла, что разглядеть проблески света из узких окон из?за толщины стен нельзя ни со дна пропасти, ни с ее противоположной стороны, а лишь спустившись вниз, как это сделала она сама, но Брайдем был непреклонен. Так или иначе, но над благоустройством нового помещения трудились все – и восемь наставников, включая Юайса, который появился уже в последнюю неделю работ, и стражники, и все прочие старатели кухни, двора и мастерских. Даже и Гаота поучаствовала в побелке зала, а уж когда Уинер, Габ и Ориант раскатали в середине зала войлок, она уже начинала понемногу улыбаться, поэтому по знаку Пайсины уселась в числе пятнадцати первых воспитанников Стеблей с желанием внимать и учиться.

Пайсина, рука которой все еще покоилась на перекинутой через шею повязке, скрестила ноги, сидя спиной к окнам. Ее ученики – а они уже были приучены другими наставниками не спешить, не задавать глупых вопросов, внимать и ждать – так же скрестили ноги. Потекли сначала завораживающие, а потом томительные минуты. Стояла тишина. Даже звон молота с кузни Габа не долетал до среднего зала. Только еле слышно, шорохом отзывался грохот горной речки в глубине ущелья и шелестом отдавалось под сводами дыхание воспитанников.

Гаота прикрыла глаза. Нет, она не зажмурилась, через полусомкнутые ресницы она продолжала видеть силуэт наставницы и слышать все, что происходило вокруг. Вот кто-то чихнул, кто-то в нетерпении зашевелился. Едва слышный шепот пролетел от чьих-то губ до чьих-то ушей. Кто-то в недоумении засопел. Кто-то сел поудобнее, сдерживаясь от внезапно нахлынувшей нужды. Кто-то сидел и в напряжении или без него недвижимо внимал Пайсине или повторял то, что делала она, растворялся под древними сводами, пытаясь соединиться с чем-то здесь некогда происходившим. Гаота соединила пальцы на животе. Когда-то, полгода назад, это было дурачеством, игрой. Мать научила ее этой забаве. Она любила ее учить всяким ненужным вещам. Порой Гаоте даже казалось, что не выделяя из своих дочерей никого для особой любви, ее мать приняла младшую дочь с облегчением, словно кроме любви имелось еще что-то важное, что можно было передать только тому, кто способен это удержать. И она передавала Гаоте что-то, начиная едва ли не с ее рождения. Во всяком случае, сколько себя помнила Гаота, мать постоянно что-то шептала ей на ухо. Повторяла и повторяла, напевала какие-то песни на непонятном языке или гудела, прижавшись губами к ее виску, заставляя хохотать от щекотки. Вот только меча своего не давала, который теперь, на время ее учебы, хранился в келье все того же Гантанаса. Нет, надо было попросить, чтобы Юайс забрал ее меч к себе и хранил вместе со своим мечом. Тем более что и ножны, и рукояти у них так похожи. Но, может быть, обращаться с мечом Гаоту научит эта Пайсина? Конечно, если она не будет сидеть, соединив пальцы на животе точно так же, как это делает теперь Гаота.

Как же говорила об этом мать?.. «Летучая мышь не видит в темноте. Она слышит. Издает писк или свист и прислушивается. Эхо подсказывает ей путь. Указывает на препятствия и простор. Помогает найти мошек и не столкнуться с другими мышами. Уберегает от опасностей. Если у тебя хватит мудрости, ты сможешь научиться чему-то подобному».

– Чему? – недоумевала тогда еще маленькая Гаота. – Летать? Или пищать и слышать собственное эхо? И разве я слепая? Или я собираюсь куда-то в темноту? Я не хочу в темноту!

– Никакой темноты! – весело начинала щекотать ее мать. – Полетов тоже, к сожалению, не обещаю! Пищать, правда, можно сколько угодно. Нет, Гао. Я просто предлагаю тебе еще одну игру. Мы же с тобой учились чуть-чуть магии?

– Мама!.. – шептала Гаота. – Но ведь это же секрет?

– Конечно, секрет, – улыбалась мама. – Но ведь палец, который порезала твоя сестра, больше не болит? Разве тебе не понравилась эта игра?

– Понравилась, – соглашалась Гаота. – Но у меня от нее потом болела голова!

– Ну, случается и такое, – вздыхала мать. – Но это ведь уже не совсем игра? Или ты не рада, что палец твоей сестры зажил через несколько минут после пореза?

– Рада, – пожимала маленькими плечами Гаота. – Но мне кажется, что все, чему ты меня учишь, потом оказывается уже не совсем игрой…

– Вот, – показывала мать через открытый полог возка на сельских мальчишек, которые сражались палками в пыли. – То, что они делают, это игра и ничего больше. Посмотри. Их палки даже обмотаны тряпьем, чтобы они не покалечились. Но пройдет лет десять, и эти мальчишки станут воинами. И тогда окажется, что их игра действительно была не только игрой.

– Но они не летают и не пищат! – засмеялась Гаота.

– А ты соедини пальцы вот так, – показала дочери мать. – Да. Указательный с указательным… и так – все. Найди каждому пару. А теперь слепи колечко. Нет, не пальцами, а как я тебя учила. Да. Невидимое колечко у тебя в руках. Вот. По линиям указательных и больших пальцев. Пока так, потом тебе вовсе не потребуется соединять пальцы, чтобы слепить что-нибудь. Все это можно сделать в голове.

– Ну, – недоуменно надула губы Гаота, – слепила. Только оно у меня получилось горячим, и мне даже чуть-чуть больно. Что с ним делать?

– Хорошо, – мать протянула перед собой руки, растопырила пальцы. – Умница. Я мучилась с этим не один год, а не слепила ничего хотя бы на сотую