поднимаются замшелые валуны. Они станут этапами его спасения. Может, он все-таки перехитрит робота.
И тут он оцепенел от ужаса. Домой? Как такое могло прийти ему в голову? Ведь дома Урсула и дети. «Муравей», едва почуяв теплые, беззащитные тела, разнесет дом в щепы. Чтобы он отдал их на растерзание чудовищу, которое он, и никто другой, пустил гулять по свету? Нет, любыми средствами, но он должен увести «Муравья» прочь от дома — например, в горы. Может, заманить машину в пропасть? Или разбить, сбросив на нее каменную глыбу? Любым способом, но он
Не зная, как поступить, он оторвал взгляд от теплого света в окне и остановил его на темном массиве хребта Бен-Аттоу в нескольких милях отсюда. Да, пока ему еще только предстоит избавиться от этой неумолимой ищейки, которая не знает усталости и никогда не бросает след. Не только у его семьи — нет, у всех семей, спящих сейчас спокойно во всей Шотландии, есть право требовать, чтобы он вступил в борьбу с результатом своих изобретательских дерзаний. Причем недостаточно только увести проклятую тварь по темным вересковым пустошам куда-нибудь в сторону. У него даже нет права потерпеть поражение в этой неравной борьбе. Ибо что будет потом? Уж он-то хорошо знает! Не он ли сам заложил в электронный мозг робота программу, определяющую его поступки?
Едва только он, Малькольм Макгатри, умрет и остынет, это одержимое жаждой деятельности исчадие ада вернется к своему незаконченному детищу и доведет работу до конца. У второго «Муравья» будут те же, что у первого, «чувства» и «инстинкты» и та же взорванная блокировка между рабочим и боевым «инстинктами». Первый «Муравей» начнет дробить гранит в скалах и добывать из него торий, а добыв, вставит в своего потомка пышущее жаром радиоактивное сердце.
Потом? Повторится все сначала. Через два часа будет четыре «Муравья». Будет негромкое гудение, мигание прожекторов, лихорадочная работа — электромеханический завод среди вереска, где так редко появляются люди.
А завтра вечером, повинуясь вложенному в них «инстинкту» миграции, первые тысячи поползут во все стороны. Они найдут его дом, уничтожат всех, кто живет в нем, и поползут дальше, искать новые жертвы. Послезавтра утром четверть миллиона сверкающих металлических бестий разрушит до основания ближайшие шотландские городки — Килданан, Аллапул, Дорнок. А к полудню этот все разрастающийся поток хлынет в ничего не подозревающую Англию…
Как безумный он бросился прочь от валуна, за которым укрывался, и побежал к предгорьям Бен-Аттоу. Поблескивая в лунном свете, «Муравей» повернул и понесся вслед за профессором.
Часом позже между темных скал Бен-Аттоу пробирался рыдающий красноглазый человек, а за ним, не отставая, ползла чмокающая присосками и мигающая зеленым прожектором машина. Машина эта не рыдала и не задыхалась, а преследовала свою жертву так неутомимо, как может преследовать обладатель металлических мускулов и электрического сердца.
Силы профессора были на исходе. Сердце готово было выпрыгнуть из груди. Только огромным усилием воли мог он заставить себя двигаться.
И однако он делал больше, чем можно было от него ждать. Он сбрасывал с высоты каменные глыбы на своего страшного преследователя, когда тот с тихим гудением полз по отвесному склону вверх. Но каждый раз стальная клешня парировала удар.
Колени его подгибались от усталости, а он брел по самому краю обрыва, прыгал, рискуя жизнью, через темнеющие бездны в надежде на то, что робот, гонясь за ним, свалится вниз и разобьется. Какая наивность! Разве не сам он дал этой машине ее электронные чувства, не сам оснастил ее гусеницы сильными, как у осьминога, присосками? А теперь только и оставалось, что бежать зигзагами, прятаться, нырять за выступы скал, съеживаться за деревьями, продираться через терновник. Но куда бы он ни прятался, угрожающий вой и чмоканье присосков вскоре начинали приближаться к нему снова.
Больше он не мог ни о чем думать, ни на что не мог надеяться. Все труднее было отрывать ноги от земли, все медленнее брел он по вереску и между скал. И опять надвигался сзади, все ближе и ближе, беспощадный вой и в темно-синих тенях появлялись зеленые блики.
И вдруг он, к величайшему своему ужасу, увидел: вдалеке, среди вереска, движется маленький белый огонек. Карманный фонарик! Урсула вышла его искать! Встревожилась, что его так долго нет. Но через считанные минуты «Муравей» наверняка убьет его. Что тогда? Тогда тепло-уловители переключатся на этот новый источник инфракрасных лучей, а потом…
Но внезапно его озарила мысль: болота! Топкие болота, где пузырится черная трясина… Как же это сразу не пришло ему в голову?
Надежда придала ему сил. Он не бежал, а летел как птица вниз по склону, перепрыгивая через кучи камней, автоматически ища укрытия за валунами и скалами каждый раз, как зеленые блики начинали его настигать. Огонек в вереске приближался. Решали минуты. Он благодарил небо за свой громкий как удары молота пульс и свистящее дыхание — то и другое по силе намного превосходило сигналы, поступавшие в органы чувств «Муравья» от Урсулы.
Вереск, бугры, камни, снова вереск. Потом земля у него под ногами запружинила. И вот он уже ступает по вязкой, чавкающей трясине. Ею, свежей и неподвижной, пахло из заполненных водой ям, где, как в черных зрачках, отражались тяжелые звезды неба. Глаза профессора ничего не видели, о себе он не думал, однако некое шестое чувство вело его именно по тем поросшим осокой и тростником кочкам, которые могли выдержать вес человека, но не машины из металла, весящей целую тонну. Создавая робот-вездеход, профессор как-то не подумал о его проходимости в болотах, и именно на этом упущении он и построил теперь свой план.
