Полусфера, словно живая, ползла между тем вперед. Ее черная тень плясала на поросших вереском пригорках и на гранитных валунах. Ее кибернетические органы чувств нюхали, слушали и смотрели. Она тихо гудела и мигала зеленым глазом. Вдалеке, где-то под серебристо-серым силуэтом Бен-Аттоу, залаяла лиса, безнадежно и насмешливо, и эхо ее голоса, вздыхая, долго умирало в ущельях. Шотландское плоскогорье тянулось вдаль и исчезало, бесконечное и темное в прохладной ночи. Но Малькольм не слышал охотничьего клича лисы, не видел пустынного плато. Он смотрел только на свое создание, смотрел будто на собственное дитя.

Наконец, пробродив с добрую милю, полусфера остановилась у гравиевой осыпи, тянувшейся между топей от ближайшего горного отрога. Гравий лежал здесь с ледникового периода, когда могучие естественные силы ломали и сбрасывали вниз острые вершины гор.

Довольный, он улыбнулся в темноте. Да, эта штуковина знает, что ей нужно, и без колебаний и сомнений идет к цели.

Тихое гудение «Муравья» превратилось в многоголосый вой. Вращающиеся с немыслимой скоростью лопасти вошли в грунт и теперь выбрасывали в воздух песок и измельченную землю. За несколько минут «Муравей» выкопал яму в половину своей высоты, спустился туда и начал, как кошка молоко, слизывать гравий. Над полусферой поднялись маленькие облачка пара. Потом клешни на концах многосуставных металлических конечностей начали извлекать откуда-то и складывать штабелями серебристо-серые болванки алюминия.

По существу, «Муравей» выполнял работу большого завода-автомата, только намного быстрей. Электрические токи стремительно мчались сквозь транзисторы магнитной памяти. Один производственный процесс сменял другой. Вот уже робот отливает полусферический верхний щит, точно такой, как его собственный. В фотоэлементах, служивших «Муравью» глазами, мерцал бледный свет, похожий на лунный. Чувствительные антенны дрожали и вытягивались, как хоботки мух.

Профессор сидел на камне. Он замерз, и оттого, что он не привык ходить так подолгу, на большом пальце правой ноги у него теперь болела мозоль. Но что значат эти мелкие неприятности, когда он видит перед собой свою претворенную в жизнь мечту?

— Так, так, превосходно! — восклицал он, не отрывая взгляда от «Муравья». — Еще, дружище, еще!

Робот не отвечал. Сосредоточенность, с которой работала машина, была немыслимо глубокая, движения — невероятно быстрые и точные. Вот она уже монтирует в своем будущем отпрыске основную электронную систему. А вот уже чуть заметными, до смешного осторожными движениями впаивает в ячейки этой системы транзисторы, которые все вместе станут электронным мозгом новорожденного, — транзисторы такие крохотные, что целая тысяча их уместилась бы на ноготке ребенка.

Все это и очень, очень многое другое ложилось на свои места в магнитном чреве новой машины. Робот помнил все операции, и у него даже была способность улучшать и дополнять заданную программу. Через час с небольшим два совершенно одинаковых «Муравья» начнут изготовлять еще двух таких же. И к утру в горе уже появится огромная пещера, а в ней больше ста «Муравьев» будут проворно делать себе подобных. Вскоре их станет двести, потом четыреста…

«А что, если завтра сюда забредет какой-нибудь пастух? — подумал профессор и улыбнулся. — Вот вытаращит глаза! Но, может, никто и не появится — люди сюда забредают редко». В этом и состояло главное преимущество здешних мест — тут можно было работать спокойно и без помех. Через несколько дней он вылетит в Лондон и пригласит сюда правительственных экспертов. И конечно, лучше всего ошарашить их, показав целый муравейник этих трудолюбивых созданий, которые удваивают свое число без малейших затрат с вашей стороны. Колумбово решение всех промышленных проблем: создай прототип машины, и больше тебе не нужно думать ни о чем. Уже к завтрашнему вечеру «Муравьи» превзойдут по общей производительности промышленный центр средней величины…

Никогда еще не испытывал он такого удовлетворения достигнутым — не испытывал, даже когда изобрел безмоторный автомобиль или, в другой раз, искусственные глаза для слепых.

Но в какое-то мгновение, он не мог бы точно сказать, когда именно, что-то нарушило его грезы. Какое-то смутное беспокойство… а, вот от чего! Занятый работой, «Муравей» вдруг повернул к нему бледные диски своих глаз. Многосуставное щупальце, занятое до этого монтированием гусениц нового «Муравья», замерло в воздухе. Длилось это всего несколько секунд. Потом действующая программа вернула поведение робота в нужную колею.

Профессор все не мог согреться и снова закутался поплотнее в пальто. Ага, вот в чем дело: очевидно, слаба электронная блокировка между рабочей и боевой программами. Обнаружилось это только теперь, когда сложные магнитные и электронные системы перегрелись. Но это только предположение. Уж он-то знает, как чувствителен сложный электронный мозг. Почти как нервная система человека. Этот мозг долго «просыпается», и у него могут быть «нервные срывы». И ведь, в конце концов, «Муравей» — первый экспериментальный образец. Он много бы дал за то, чтобы точно знать, что происходит сейчас под этой сверкающей скорлупой…

Он сидел в нерешительности, раздираемый сомнениями. С одной стороны, ему хотелось увидеть первое дитя «Муравья» законченным, а с другой — смутная тревога говорила ему, что нужно остановить это чудовище, которое мастерит что-то в гравии. Чудовище? Что за ерунда! Ведь это всего-навсего машина, собственной воли у нее нет!

Между тем «Муравей» с бешеной скоростью завершал своего первенца. Несколько минут он следовал программе. Потом бледные, похожие на две луны глаза снова обратили взгляд на профессора. Многосуставные металлические руки оставили работу, и машина передвинулась метра на два к нему. Испуганный, он вскочил на ноги. Разумеется, программа и на этот раз вернула машину к исполнению ее обязанностей, и опять все как будто бы пришло в