возвышения на международной арене… Но своими радикальными действиями Никон привел церковный организм в кризисное состояние. Возможно, избыток практической, политической логики в помыслах и действиях слишком часто заменял ему живую интуицию, понимание тех чувств и ценностей, которыми дышал православный народ России.
Последние лет десять в русской публицистике на церковные темы стало модным бранить патриарха Никона. То его обвиняют в гордыне, то в невежестве, то в честолюбии, а то и в тирании. Как будто один человек, хотя бы и патриарх, может считаться виновником столь огромного и разрушительного явления, каким стал церковный раскол!
Когда-то митрополит Платон (Левшин) высказался о Никоне как о личности противоречивой: «…патриарх Никон был просветителем выше своего века… он, как пастырь, был ревностный и попечительный, и как человек — доброй и верной души, но своенравен и горяч даже до излишества, неуступчив даже до упрямства…» Слова эти очень точны и очень важны для понимания того, что происходило три с половиной столетия назад с Никоном и всей нашей Церковью.
Отыскивая причины к появлению глубокой трещины, рассекшей церковное тело после реформы Никона, трудно не заметить жестокую неуступчивость — как со стороны самого Никона, так и со стороны врагов реформы. Столь многие авторы, писавшие о расколе, принимаются говорить о каких-то психологических причинах взаимного озлобления. Дескать, нашла коса на камень! Но в психологии ли тут дело?
Да, жесткость и даже порою жестокость проявляет пастырь к своим неприятелям. Не церемонится он с прежним товарищем и «ревнителем благочестия» протопопом Иваном Нероновым, сурово наказывает за споры коломенского владыку Павла… Да, несогласные с его «курсом» столь же решительны и неразборчивы в средствах борьбы. Разве не было у нескольких умных, благочестивых иереев амбициозного желания через давнего знакомца, ставшего главой Церкви, мощно повлиять на весь церковный организм? Разве не вели они против него интриги, когда Никон отказался от их настойчивого попечительства? Разве имелась в их действиях малейшая крупица смирения? Прежняя теплая компания «ревнителей благочестия», куда до принятия патриаршего сана входил Никон, разделилась, и былые соратники сошлись в жестоком бою.
Один только Стефан Вонифатьев, человек умный, книжный и смиренный, повел себя как добрый христианин. Он отказался от патриаршества, хотя имел возможность взойти на московскую кафедру вместо Никона, а потом удалился в монастырь, не желая встать ни на одну из сторон. Ему претило нелюбие, поселившееся между старыми друзьями. Между тем именно он был когда-то самой крупной фигурой в кружке «ревнителей», именно он имел огромное влияние на царя, будучи его духовником. Но принять битву, которую обе стороны вели из соображений сухой веры, без малейшей частицы христианской любви, этот большой человек не смог… Следует вглядеться в историю Стефана Вонифатьева и убедиться: он — исключение из общего правила. А убедившись в этом, еще раз обратиться к словам митрополита Платона: своенравие, горячность, неуступчивость, упрямство… Было это? Да! Но что породило гремящий поток ожесточения, столь характерный и для Никона, и для его неприятелей? Неужто — одна психология?
Нет.
Церковные преобразования проводились Никоном в страшное время. Всё церковное здание было донельзя расшатано, а вместе с ним шаталась и вся Российская держава. Всего за три десятилетия до того с великими трудами и большой кровью утихомирили Смуту. Россия, разоренная, ослабевшая, принялась зализывать раны, но от бунта отстала только потому, что сил для нового большого мятежа не оставалось. Слишком уж тяжелым оказалось для народа это кровопускание. Общественное единство пребывало в руинах. Государство, пытаясь восстановить армию и административный аппарат, а потом отбить утраченные земли, выжимало все соки из городов. Те в ответ то и дело вспыхивали восстаниями. Придорожные чащобы наполнились разбойничьими шайками. Законодательство утвердило убийственно жестокие меры, направленные против всякого «скопа», «заговора» и бунтарского «воровства» — как тогда говорили. Но мятежный дух бродил в обществе и никак не успокаивался. Авторитет Церкви пал низко. Нищий приходской поп тут и там оказывался малограмотным, пьянчужкой, лентяем, а прихожане отлично помнили, как в лихую годину безнаказанно куражились и над попами, и над архиереями. Патриарха Иова — самого патриарха! — свергли бессудно, а патриарха Гермогена уморили в заточении. Где тут ожидать кротости в отношении простого священника, требующего от паствы соблюдать простейшие церковные нормы?
Дух смуты, дух мятежа переполнял сердца и души — вот в чем суть того времени! Власти чувствовали постоянную угрозу и склонны были карать непокорство с дикой свирепостью… если удавалось с ним справиться.
Невидимое пламя бунта, изнутри сжигавшее душу страны, коснулось и Церкви. Ведь то, что произошло в ответ на реформы, и явилось церковной смутой…
Никон делал важную и правильную работу. Он добился торжественного перенесения мощей святых Ионы, Гермогена и Филиппа, восславив русских святителей и укрепив тем самым авторитет Священноначалия. За мощами святого митрополита Филиппа, пострадавшего от рук опричников, Никон лично плавал на Соловки и чуть не погиб, но доставил драгоценный груз под своды кремлевского Успенского собора… Он требовал церковной дисциплины и железной рукой карал ослушников. Но и это резонно: церковный механизм разболтался до предела, а за этим пределом Церковь ожидал хаос. Никон принялся выжигать поповское пьянство. Греческий архидьякон Павел Алеппский, побывавший в Москве при Никоне, сообщает: «Патриаршие стрельцы постоянно обходят город, и как только встретят священника или монаха нетрезвого, немедленно берут его в тюрьму и подвергают всякому поношению… Замеченные в пьянстве или в нерадивом исполнении пастырских обязанностей ссылались в сибирские монастыри». Кто посмеет упрекнуть главу Церкви за столь ревностное отношение к своим обязанностям? Никон не желал допускать к иерейскому званию непригодных людей. Историк Русской церкви Н.
