— Шведам продались!

— Ребята, хватай ружья!

— Стойте! — подбежал Щербаков, но кто-то подставил подпоручику подножку. Он упал, его стали пинать.

— И ты, гад, за немцев!

Солдаты смяли караульных, грохнул выстрел — это успел выстрелить вверх один из них.

Из палатки выволокли шведов и стали избивать.

По лагерю уже скакали верховые, вопя:

— Шведы! Шведы!

В шатер генерала Кейта, где он обедал с офицерами, вбежал избитый Щербаков:

— Ваше превосходительство, в лагере бунт!

— Господа офицеры! — Кейт вскочил, схватил с вешалки шляпу, накрыл голову. — Все за мной!

Широким решительным шагом Кейт направился к конногвардейцам, при входе в лагерь ему попались два солдата, ведшие арестованного бледного Респе.

— Это что-о? — спросил генерал.

— Вот… арестован, ваше превосходительство, — промямлил Респе.

— Взять их! — приказал Кейт.

На конвойных набросились офицеры, отняли ружья, стали вязать.

— Мы ничего… Мы что?.. Нам приказали, — оправдывались солдаты.

— Кто приказал?

— Петухов.

— С-сукин сын.

Лагерь бурлил, словно растревоженный улей. Кейт стремительно шел по лагерю и по каким-то только ему ведомым признакам определял заводчиков, вскидывал руку и, указывая пальцем, командовал резко, словно выстреливал:

— Взять!

Вскоре повязан был и Петухов. Лежа на земле, он, грязно ругаясь, корил товарищей:

— Эх вы, тюни, я за вас… А вы? Опять под немцев ложитесь, сволочи.

Кейт прошел на площадь, оставленную меж палаток, и, выбросив в сторону правую руку, громко и протяжно скомандовал:

— Станови-и-ись!

И сразу зазвучали команды офицеров: «Первая рота… Вторая рота…» Когда все подразделения построились и в лагере наступила тишина, Кейт вышел на средину перед строем и громко крикнул, чтоб было слышно всем:

— Поз-зор! Избивать парламентеров?! Позор русской армии! — Потом уже не так громко приказал: — Ротмистрам провести перекличку. А этих под арест и под суд.

Для расследования случившегося и суда над зачинщиками в армию прибыл генерал Румянцев Александр Иванович[26]. Все семнадцать заводчиков были приговорены к смертной казни, но когда приговор поступил на утверждение императрице, она изволила наложить резолюцию: «…мы по нашему природному милосердию от казни смертной и наказания оных освобождаем…»

Однако у генералов было несколько другое мнение, все заводчики бунта были раскассированы по дальним гарнизонам. За воинские проступки наказание должно следовать обязательно.

Конечно, движение русской армии никакой Нолькен остановить не мог. Несмотря на все трудности, поскольку приходилось преодолевать много речек, болот, озер, 26 июня русские подошли к главному оплоту шведов — Фридрихсгаму.

На военном совете решено было, подтянув артиллерию, провести хорошую артподготовку, а там, смотря по обстоятельствам, или штурмовать, или начать осаду.

Однако ни того ни другого делать не пришлось. Ночью в городе начались пожары, и под покровом темноты и дыма шведы ушли из города.

— Это что-то новенькое в военном искусстве, — пожимал плечами Кейт. — Петр Семенович, может, вы объясните, в чем дело? Почему Левенгаупт ушел без боя?

— Сам дивлюсь, — отвечал Салтыков. — Или струсили, что на шведов не похоже, или отходят на более удобные позиции в Гельсингфорсе.

— Надо послать им вслед казаков.

— Я уже отправил Краснощекова, пусть пощипает их арьергард.

Но когда русские вошли в город, выяснилось, что шведы оставили всю артиллерию — сто тридцать пушек.

— Это уже похоже на панику, — сказал Салтыков.

Прибывший в Фридрихсгам главнокомандующий Ласси собрал военный совет.

— Господа генералы, мною получено из Москвы указание ее величества остановиться на реке Кюмени, закрепиться и ждать.

— Вот те раз! — воскликнул Кейт.

— В самом деле, — подал голос Салтыков, — неприятель бежит, его преследовать надо, а не закрепляться.

Главнокомандующий вздохнул вполне сочувственно к высказанному подчиненными.

— Думаете, я не понимаю? Сдается мне, это результат интриг шведского посланника и его друзей при дворе ее величества.

— Мы военные, — заметил Кейт, — и должны выполнять военные задачи. Нам нет никакого дела до интриг дипломатов. Враг практически разгромлен, его надо добивать. А если мы остановимся на Кюмени, тем самым дадим шведам передышку.

— Вы так тоже считаете, Петр Семенович? — спросил Ласси Салтыкова.

— Конечно, ваше превосходительство. У нас сейчас явилась реальная возможность сбросить Левенгаупта в море. Зачем же упускать этот шанс?

— А вы, генерал Ливен?

— Я согласен с Салтыковым.

Согласился с этим и генерал Чернцов.

— А вы что молчите, Александр Иванович? — обратился Ласси к Румянцеву, скромно сидевшему в уголке.

— Я? — удивился Румянцев. — Но я ведь, Петр Петрович, здесь по другому делу. Вы же знаете.

— Тем более мне интересно знать мнение человека, не причастного к боевым действиям.

— Я считаю, Петр Семенович дело говорит. Если мы полностью изгоним шведов из Финляндии, нам будет легче вести переговоры в Або с их представителями. Не далее как вчера государыня уполномочила меня возглавить на переговорах нашу делегацию.

— А кто еще войдет в нее? — спросил Ласси.

— Барон Любрас. Не сегодня-завтра он прибудет сюда, и мы отправимся в Або.

— А со шведской стороны кто?

— Точно будет посланник Нолькен, других пока не знаю.

— Ах, это тот самый Нолькен-лиса, полагаю, именно его интригами вызвано указание нам остановиться. Он меня уговаривал не наступать. Не вышло. Так через Москву постарался, через своих друзей. Нет уж, если им удалось затуманить голову государыне, то с нами это не пройдет. Нам здесь гораздо виднее все обстоятельства, так и напишу ее величеству: военный совет единогласно постановил — наступать. Вы согласны с нами, Александр Иванович?

— Конечно, — сказал Румянцев. — Тем более в манифесте ее величества финнам обещано освобождение от ига шведов.

— Петр Семенович, как с Нейшлотом? — спросил Ласси Салтыкова.

— Я отправил туда отряд князя Мещерского. Думаю, он его уж взял. А если сдастся Нейшлот, то и Тавастгуз не устоит.

— Итак, двигаемся на Гельсингфорс, господа. Петр Семенович, велите казакам обойти его и отрезать от финской столицы Або. С моря их блокирует адмирал Мишуков. Если не согласятся на капитуляцию, а я полагаю, они уже готовы к этому, то мы уничтожим всю группировку.

— Конечно, лучше бы миром решить, — заметил Салтыков. — К чему лишняя кровь?

Генерал Салтыков правильно определил состояние армии Левенгаупта — паника. Вся группировка, побросав все лишнее, что мешало скорости движения (пушки, телеги с имуществом), быстро катилась к Гельсингфорсу, словно там было ее спасение.

Левенгаупт с Будденброком обогнали корпус и явились в Гельсингфорс раньше авангарда и тут же собрали военный совет, на котором их было всего трое — к ним двоим присоединился генерал Бускет, прибывший с задачей укреплять город. Но совещаться не пришлось. Едва встретив Левенгаупта, Бускет подал ему запечатанный пакет.

— Что это? — спросил Левенгаупт.

— Это пакет из сената лично для вас, ваше сиятельство.

— Давно получен?

— Третьего дня.

— Почему держали его у себя, не отправили мне сразу?

— Казаки перерезали дорогу, и я боялся, что он попадет в руки противнику.

Левенгаупт вскрыл пакет, вынул жесткий, сложенный вчетверо лист, развернул его с треском. Прочел молча, нахмурился. Будденброк не утерпел:

— Что там?

— Ничего хорошего для нас, генерал. Нас с вами призывают в сенат для отчета.

— Для отчета? — побледнел Будденброк, почувствовав, как захолонуло сердце: «Это конец».

Левенгаупт прошел к окну, не выпуская трескучего листа, стоял, смотрел через него на порт. Помолчав, спросил: