— Нам есть на чем отплыть, генерал Бускет?

— Да, ваше сиятельство. Корвет, на котором привезли этот пакет, стоит на рейде и ждет вас.

— М-да. Ну что ж, — вздохнул Левенгаупт, — по крайней мере, не сами бежим с вами, Будденброк, нас отзывают.

— Уж лучше б не отзывали, — проворчал Будденброк.

— Да? Вы так думаете? — Левенгаупт прищурился, взглянув в самые глаза Будденброку.

— Не я один так думаю, ваше сиятельство. Вы тоже так думаете.

— Возможно, возможно… — согласился главнокомандующий. — Генерал Бускет, я передаю вам командование армией на время моего отсутствия.

— Почему именно мне?

— Потому что так решил сенат, — Левенгаупт бросил бумагу на стол. — Можете убедиться.

Бускет взял лист, прочел его, щелкнул каблуками и, вытянувшись, произнес:

— Я готов, ваше сиятельство. Каковы будут ваши приказания?

— Приказания? — Левенгаупт скривил губы в горькой усмешке. — Драться, генерал, драться до последнего солдата.

— Но вы же сами… — замямлил Бускет, не решаясь произнести слово «не дрались». — Вы же это…

— Генерал! Я вам приказываю драться! — повторил четко, с расстановкой Левенгаупт.

— Слушаюсь, — вздохнул Бускет.

Когда Левенгаупт с Будденброком направились в гавань, последний сказал раздумчиво:

— О какой драке может идти речь в этом положении.

— А вы что хотели, Будденброк, чтоб я ему приказал капитулировать?

— В его положении только в этом выход.

— Да, вы правы. Но приказа о капитуляции я не отдам. Неужели вы не понимаете, что в сенате нас ждет не лавровый венок, а хороший пучок розг. Так зачем нам давать сенаторам лишний козырь против нас — приказ о капитуляции. Нет, мы приказали драться. А если драться Бускет не станет, мы-то при чем?

Ничего не сказал на это Будденброк. Но когда они оказались на корабле и тот вышел в море и понес их к Стокгольму, они наконец решили напиться, чтоб хоть на какое-то время забыть о своем несчастье.

Закрывшись в капитанской каюте, генералы надрались так, что Будденброк впервые за время совместной службы перешел с главнокомандующим на «ты»:

— А ты все-таки гад, Карл.

— С чего ты взял? — спросил граф, поводя мутным взором.

— Нам о тобой каюк. Верно? Ты согласен?

— С-согласен, — мотнул тяжелой головой граф. — Хотя мне как маршалу…

— Тебе как маршалу петлю из шелка совьют. Зачем же ты и Бускета за нами тянешь?

— Я? Бускет? С чего ты взял?

— Ну как с чего? Сам не дрался, а ему приказываешь: дерись. Когда ясно, что там один выход — капитуляция.

— Пусть только попробует капи… капитулировать! — стукнул кулаком Левенгаупт по столу, угодив в холодную закуску и забрызгав ею своего визави.

Будденброк отер ладонью с лица брызги, слизнул их языком.

— Д-думаешь, приказал: д-дерись, так тебе зачтется? Да? Дожидайся, как же… Нам, Карл, палач уже петлю нам-мыливает.

— А-а, черт с ним, — молвил Левенгаупт, роняя усталую голову на стол. — П-пусть нам-мыливает.

Будденброк почти угадал свой конец и конец главнокомандующего. В одном ошибся, палач не петлю для них намыливал, а топор точил.

Где-то версты за две до Гельсингфорса в штаб Кейта привели парламентера-капитана.

— Я от имени командующего генерала Бускета, — представился он.

— Разве у вас не Левенгаупт главнокомандующий? — спросил Кейт.

— Граф Левенгаупт отбыл в Стокгольм, передав командование генералу Бускету.

— С чем вы прибыли, капитан?

— Генерал Бускет не хочет проливать напрасной крови.

— Похвально, — улыбнулся Кейт и, обернувшись к Салтыкову, заметил: — Ваше желание, Петр Семенович, совпадает с мыслями шведского командующего.

— Значит, он не глупый человек, — сказал Салтыков. — Здраво оценивает ситуацию.

— Итак, генерал Бускет согласен на капитуляцию? — спросил Кейт парламентера. — Так?

— Да. Но с условием.

— Каким?

— Вы беспрепятственно даете нам возможность погрузиться на корабли и отплыть домой. И чтоб в море нас не атаковали ваши.

— Это мы можем гарантировать. Верно, Петр Семенович?

— Верно, — согласился Салтыков. — Но все должны сложить оружие. А на корабли грузятся только шведские полки, финские остаются. Да, да, капитан. Финнам нечего делать в Швеции. Их дом здесь.

Два дня беспрепятственно грузились шведы на корабли. И вышли в море, где их тоже не тронул русский флот, маячивший на горизонте. Договоренность соблюли обе стороны. Финские части, сложив оружие, расходились по домам, и солдаты были вполне довольны таким окончанием службы.

Но над шведами в этой войне тяготел злой рок неотвратимых, порой необъяснимых драм и трагедий. На корабли, шедшие в Швецию с остатками деморализованной, разоруженной армии, обрушился сильнейший ураган, который не только рвал паруса и ломал мачты, но и переворачивал перегруженные корабли, пуская на дно вместе с экипажем и пассажиров. Спастись и добраться до родины удалось немногим.

Так завершился очередной поход шведов на Россию. Но мира еще не было. Драться за него предстояло на дипломатическом поле.

В ноябре 1742 года в России произошли важные события, сыгравшие определенную роль как во внутренней жизни страны, так и за ее пределами.

Умер великий канцлер князь Черкасский. Прусский король Фридрих II, зная по донесениям своего министра, что канцлер вот-вот отойдет в мир иной, решил, что на его место императрица назначит графа Воронцова[27], активно помогавшего ей в перевороте и женатого на ее родственнице по матери Анне Карловне Скавронской. И Фридрих[28] еще осенью награждает Воронцова орденом Черного Орла. А министр Мардефельд, вручая этот орден графу, ничтоже сумняшеся, так и молвил:

— Мой король этой наградой желает выразить свое высокое уважение ее величеству.

Но Елизавета Петровну не стала спешить с назначением нового канцлера, несмотря на «высокое уважение» прусского короля. Исполнение обязанностей умершего автоматически перешло к вице-канцлеру Бестужеву-Рюмину.

Елизавета была занята подготовкой важного дела, о котором знали кроме нее лишь три человека — врач Лесток, архиепископ Амвросий и Брюммер — гофмаршал голштинского принца Карла Петра Ульриха[29], племянника Елизаветы. Готовилось провозглашение этого принца законным наследником русского престола. Именно Амвросию предстояло крестить новообращенного в православную веру, дать ему новое имя и тут же провозглашать наследником ее величества.

Это и свершилось 7 ноября, и наследник был наречен Петром Федоровичем. Но, получив русское имя и отчество, став православным и наследником русской короны, в душе принц остался немцем, хотя и был внуком Петра Великого.

Случившееся встревожило даже близких к императрице людей, особенно ее лейб-кампанию.

Когда Елизавета Петровна однажды вышла прогуляться по парку, то увидела вдруг «сынка»-гвардейца, со слезами приближавшегося к ней. Он пал на колени и, ударившись лбом в землю, прорыдал:

— М-матушка, не покидай нас.

— Господи, — удивилась Елизавета Петровна, — с чего ты взял, что я вас покидаю?

— Но говорят, что ты передаешь престол племяннику.

— Встань, дружок. Встань. Вот так. Кто это тебе сказал?

— Есть такой слух, матушка.

— Все это враки, сынок. Теперь если об этом услышишь от кого, то я разрешаю тебе застрелить его на месте, даже если это будет фельдмаршал.

— Спасибо, матушка, спасибо, — лепетал гвардеец, жадно лобызая руку императрицы, милостиво ему протянутую.

Как ни странно, этот случай не огорчил императрицу, напротив, окрылил: «Вот как меня любят». И она с удовольствием рассказывала об этом на балу приближенным, заразительно смеясь при этом:

— Надо ж, чего удумали. А?

А между тем в Стокгольме лихорадочно думали, как выйти из войны с наименьшими потерями. И придумали такой ход, что Россия, несмотря на свою победу, не только не станет отбирать у Швеции Финляндию, но, глядишь, и еще чего-нибудь уступит, а то и поможет деньгами. Все просто: «Надо избрать в наследники шведского престола племянника императрицы, герцога Голштинского».