Здесь его встретили как самого дорогого гостя. На письмо императора, подписанное теплыми словами: «Добрый брат и друг Петр», Фридрих с подъемом отвечал: «Я радуюсь тому, что ваше императорское величество получили ныне ту корону, которая вам давно принадлежала не столько по наследству, сколько по добродетелям и которой вы придадите новый блеск… Уверяю, что всего искреннее желаю соблюсти несказанно драгоценную дружбу вашу и, восстановив прежнее обоим дворам столь полезное доброе согласие, распространять его и утвердить на прочном основании, чему я с своей стороны всячески способствовать готов».

И, следуя почину Петра III, Фридрих приказал тут же освободить русских пленных. С Гудовичем, не имевшим никаких полномочий, король не мог вести переговоры, хотя не без удовольствия выслушал его рассказ, как тот вешал в кабинете императора портрет Фридриха.

— Значит, его величество симпатизирует нам?

— Не то слово, ваше величество, император преклоняется перед вами.

— Спасибо, дружок, — похлопал король Гудовича по плечу и велел выдать ему сто талеров.

Фридрих понял, что надо ковать железо, пока горячо, и надо немедленно слать в Петербург посланника, уполномоченного вести переговоры о мире, а если посчастливится, и о союзе.

Тем более что о таком посланнике говорит сам император. Он ждет его. Кого послать? Король позвал к себе своего адъютанта и камергера Гольца.

— Барон, я произвожу вас в полковники.

— Благодарю вас, ваше величество, — щелкнул каблуками двадцатишестилетний щеголь.

— Надеюсь, вы заслужите и генеральское звание, — продолжал Фридрих. — Для этого я предоставляю вам такую возможность, барон. Вы завтра же отъезжаете в Россию моим посланником. В чем будет заключаться ваша главная цель? В отвлечении России от союзников и прекращении этой войны. Я не думаю, что условия будут тяжкими для нас, император весьма дружелюбно настроен ко мне. Это дружелюбие вы всячески должны поддерживать в нем. Как хорошо, что я в свое время не заключил союза с Данией. Император собирается объявить ей войну за притязания на Голштинию. Старайтесь убедить его, что я всецело на его стороне, но все же доступными средствами оттягивайте его выступление. Эта война, если не дай бог она случится, ляжет непосильным бременем и на нас, Бранденбургия и так истощена этой войной до крайности.

— Какие условия я должен ставить им?

— Полковник, вы в своем уме, ставить им наши условия? Мы должны с вами подумать, что они нам преподнесут. Скажем, они согласятся отвести войска за Вислу и возвратить нам Померанию, но захотят оставить себе Пруссию, соглашайтесь на это без колебаний.

— Но Пруссия, считай, это половина нашего государства, ваше величество.

— Знаю. Но я уверен, если Пруссию император оставит за собой, то обязательно вознаградит меня с другой стороны. Попытайтесь выторговать у них гарантию Силезии.

— Вряд ли они пойдут на это.

— Ваше дело попробовать, Гольц. Если император потребует моего нейтралитета во время войны с Данией, дайте им его, но чтоб эта статья была секретной. Вы должны возбуждать в Петербурге недоверение к австрийцам и саксонцам. Вешайте на них всех бешеных собак. Особенно налегайте на то, что во время войны австрийцы совали русских в самые опасные места. Это так и было в действительности. Уж я-то это знаю.

Дабы не тыкаться в Петербурге слепым котенком, по приезде в первую очередь посетите английского посланника Кейта, он вам обскажет обстановку, посоветует, с чего и с кого начинать, назовет самых влиятельных людей при дворе. И только после этого приступайте. И последнее, помимо моего письма императору и полномочной грамоты, вы отвезете ему наш высший орден Черного Орла. Я знаю, молодые люди весьма падки до побрякушек. Петр, я догадываюсь, не исключение, он весьма радовался раньше высланному знаку с моим портретом. Вы поняли вашу задачу, Гольц?

— Так точно, ваше величество. Я должен обаять императора и его двор.

Фридрих, несмотря на серьезность разговора, вполне оценил шутку барона:

— И императрицу, барон, не забудьте. Она тоже наша землячка. И обо всем подробнее доносите мне, я буду ждать ваших реляций с таким же нетерпением, как с поля боя. Вперед, полковник. Желаю вам успеха.

Фельдмаршал Бутурлин, вызванный в Петербург еще Елизаветой Петровной, знал, что его ждут в столице большие неприятности из-за бездарно проведенной кампании, и поэтому не спешил в пути.

— Ну куда гонишь? Куда гонишь, дурак? — ругал он ретивого кучера, подгонявшего кнутиком тройку. — Ежели твари бессловесные, их и понужать можно? Да?

— Так ить дорога хорошая, ваше сиятельство. Хоть на боку катись.

— Вот припрягу тебя в пристяжку, — ворчал граф, — погляжу, как ты по этой хорошей дорожке поскачешь, как на боку покатишься.

Гусары, сопровождавшие Бутурлина вершними, догадывались о причине явного непоспешания фельдмаршала, зубоскалили меж собой:

— Не спешит в баньку-то наш.

— Ждет, когда жарок схлынет.

Однако в Варшаве гонец из столицы отыскал Бутурлина и торжественно вручил ему пакет:

— Рескрипт его величества государя императора Петра Федоровича его сиятельству фельдмаршалу и графу Бутурлину Александру Борисовичу.

— Как?! — опешил граф. — Неужто?

— Да, — подтвердил гонец. — Ее величество Елизавета Петровна почили в бозе.

— Господи, — перекрестился машинально граф, — царствие ей небесное.

И стал раскрывать пакет: «А мне-то что в нем? Неужто назад поворотят?»

Однако в рескрипте новый император, отмечая «славные ратные дела» фельдмаршала, обнадеживал его в своих милостях и благоволении к его персоне. Назад не поворачивал, но и в столицу не звал.

На радостях граф приказал немедленно запрягать коней в сани и скакать поживее, а не «тянуться зеленой соплей».

Бутурлин, знавший о преклонении Петра перед прусским королем, сразу сообразил, что ныне его конфузии на полях сражений зачтутся ему почти как виктории. И не ошибся.

— Александр Борисович! — встретил его император радостным восклицанием. — Легок на помине. А мы только что вас вспоминали с моим адъютантом Унгерном.

— Благодарю вас, ваше величество.

— Я начинаю войну с Данией, — оглоушил фельдмаршала Петр новостью. — Как вы думаете, кого можно поставить главнокомандующим?

«Раз спрашивает: кого поставить, значит, меня минует чаша сия», — подумал Бутурлин и тут же ответил:

— Салтыкова Петра Семеновича.

— А я что говорил?! — вскричал император, с торжеством глядя на Унгерна. — Барон мне толкует: Румянцева, а я ему — Салтыкова.

— Румянцев молод, горяч, — сказал Бутурлин, уже догадавшийся о строе мыслей монарха.

— Вот именно, — обрадовался Петр. — Я так и говорил барону. Где сейчас Салтыков?

— По всему, он должен быть дома, то есть в Петербурге, я его после болезни отпустил в отпуск, — сказал Бутурлин.

— Унгерн, велите вызвать ко мне Салтыкова и заодно пошлите за Румянцевым. Где он сейчас, Александр Борисович?

— В Кольберге, отстраивает после бомбежек.

— Вызвать, вызвать. Я должен дать ему инструкцию. Как вы думаете, граф, если я отправлю его корпус в авангарде армии?

— Для этого Румянцев годится лучше кого-либо другого, ваше величество.

— Вот и отлично. Главное командование поручу Салтыкову, но к началу боев сам прибуду на театр войны.

— Но стоит ли вам рисковать? — заметил Бутурлин.

— Нет, нет! Еду обязательно. Мой дед Петр Первый всегда был при войсках. Так что не отговаривайте меня. Вели-! кий Фридрих тоже неразлучен с армией.

В тот же день вечером Бутурлин нанес визит отпускнику фельдмаршалу Салтыкову. Сбросив на руки слуге епанчу и шляпу, он прошел в кабинет к хозяину.

— Здравствуй, Петр Семенович, — молвил, потирая с мороза руки.

— Здравствуйте, Александр Борисович. Какими ветрами к нам?

— Благоприятными, Петр Семенович, благоприятными. Как ваше здоровье-то?