Уокер низко поклонился.

— Мастер, — сказал он.

Женщина улыбнулась.

— Уокер, — сказала она. — И Арчер. Очень хорошо. Спасибо, что привели Саймона ко мне.

— Секундочку. — Саймон перевел взгляд от женщины к двум порабощенным и обратно. — Ты не Рафаэль.

— Боже мой, нет. — Женщина сняла свою шляпу. Огромное количество серебристо светлых волос, блестящих в свете рождественских огней, рассыпались по ее плечам. Ее лицо было гладким, белым, и овальным, очень красивым, подчеркивающее ее огромные бледно-зеленые глаза. Она носила длинные черные перчатки, черную шелковую блузку и юбку-карандаш, черный шарф был повязан вокруг ее горла. Невозможно было определить ее возраст — или по крайне мере, тот возраст, что она имела, когда была обращена в вампира. — Я Камилла Белкорт. Рада познакомиться с тобой.

Он протянула руку в черной перчатке.

— Мне сказали, что я встречаюсь здесь с Рафаэлем Сантьяго, — сказал он, не двинувшись, чтобы пожать ее. — Вы работаете на него?

Камилла Белкорт засмеялась, точно журчащий фонтан.

— Разумеется, нет! Хотя некогда, он работал на меня.

И тут Саймон вспомнил. Я думал, что главой вампиров был кто-то другой, сказал он Рафаэлю однажды в Идрисе, казалось, миновала уже вечность с тех пор. Камилла еще не вернулась к нам, был ответ Рафаэля. Я руковожу вместо нее.

— Вы глава вампиров, — сказал Саймон. — Манхэттенского клана. — Он повернулся к порабощенным.

— Вы обманули меня. Вы сказали мне, что я встречу Рафаэля.

— Я сказал, что ты встретишь нашего мастера, — сказал мистер Уокер. Его глаза были огромные и пустые, настолько пустые, что Саймон задался вопросом, могли ли они вообще ввести его в заблуждение, или они были просто запрограммированы как роботы говорить все, что их хозяин велел им сказать, и не знали отклонений от сценария. — И он здесь.

— Совершенно верно. — Камилла сверкнула ослепительной улыбкой в сторону своих порабощенных. — Пожалуйста, оставьте нас, Уокер, Арчер. Мне нужно поговорить с Саймоном наедине. Было что-то в том, как она произнесла это — оба их имени и слово «наедине» — это походило на скрытую нежность.

Порабощенные поклонились и удалились. Когда мистер Арчер повернулся, чтобы уйти, Саймон увидел отметину на его горле, обширный синяк, выглядевший столь темным, словно грим, с двумя темными пятнами на нем. Темные пятна были проколами, окруженными сухой, рваной плотью. Саймон почувствовал легкую дрожь пробежавшую сквозь него.

— Прошу, — сказала Камилла и похлопала по месту рядом с ней. — Садись. Хочешь немного вина?

Саймон сел, неудобно устроившись на краю жесткого металлического стула.

— Я вообще-то не пью.

— Конечно, — сказала она, сочувствующе. — Ты пока неоперившийся юнец, верно? Не переживай особо. Со временем ты научишься потреблять вино и другие напитки. Некоторые из старейших наших рода могут потреблять человеческую пищу с минимальными пагубными последствиями.

Минимальными пагубными последствиями? Саймону не нравилось, как это звучало.

— Это займет много времени? — спросил он, многозначительно глядя вниз на свой мобильник, который сказал ему, что время уже за 22–30. — Я должен вернуться домой.

Камилла отглотнула своего вина.

— Должен? А зачем?

Поскольку моя мама дожидается для меня. Ладно, не существовало причины, по которой этой женщине нужно знать это.

— Вы прервали мое свидание, — сказал он. — Мне было просто интересно, что было настолько важным.

— Все еще живешь со своей матерью, верно? — сказала она, поставив свой бокал. — Не правда ли, довольно странно, что такой могучий вампир, как ты отказывается покинуть дом, чтобы присоединиться к клану?

— Так, вы прервали мое свидание, чтобы высмеять меня за то, что я все еще живу со своими родителями? Не могли бы вы сделать это ночью, когда у меня нет свидания? Это большинство ночей, на случай, если вам любопытно.

— Я не высмеиваю тебя, Саймон. Она провела языком по нижней губе, словно дегустировала вино, которое только что пила. — Я хочу знать, почему ты не стал частью клана Рафаэля. Который является также и твоим кланом, не так ли?

— У меня стойкое ощущение, что он не хочет, чтобы я был частью его, — сказал Саймон. — Он предельно ясно сказал, что оставит меня в покое, если я оставлю его. Поэтому, я оставил его в покое.