– И что?

– Это кроссовки жертвы. Значит, они подруги или близко знакомы. Давай, может, это наш единственный шанс…

– Почему не ты?

– Потому что с тобой она легче пойдет на контакт! Ну, давай, время дорого…

Не могу сказать, что мне легко заговаривать с незнакомыми людьми, особенно когда они плачут. Но выбора не было. Я вздохнула – и зашагала к девушке в кроссовках.

Мария Хлебникова, девятнадцати лет, никогда не болела. Занималась спортом, не пропускала физкультуру. За несколько часов до своей срочной госпитализации она приехала на занятия, по злой иронии судьбы, на «Скорой». В объезд утренних пробок.

В коридоре учебного корпуса Маша вынула из сумки кроссовки, взятые на физкультуру, и отдала однокурснице Ире, вот этой самой, что плакала сейчас на скамейке.

– Меня пригласили вечером в клуб, я надела новые туфли… А они оказались «испанскими башмаками». Хоть снимай да иди босиком… Маша увидела и дала мне свои кроссовки, у нас одинаковый размер…

– Щедрая.

– Она вообще классная девчонка, кто о ней гадости говорит – просто дураки…

– С утра она была здорова?

– Да, совершенно… Мы сели рядом на паре, она открывает книгу… А там внутри доллар лежит, весь в пятнах крови. И я тут заметила, что Машка где-то порезалась – у нее руки были перемазаны кровью, и на блузке пятна. Я спросила: где ты поранилась? А она вдруг разволновалась, стала злиться, нервничать… Что за фигня, говорит. Мне, говорит, сегодня доллары-единички отовсюду лезут в руки, и еще я все время себя раню и не помню чем. Может, говорит, это кто-то так шутит? В книжке доллар, в сумке доллар, тоже запачканный. Хотдог купила – и там Джордж Вашингтон с портрета смотрит, красный весь, в томате. Ну вот на фига такое делать?!

Мы с Пиплом переглянулись.

– А потом?

– Потом она пошла в туалет, я ее ждала, слышу – крик… Врываюсь, а она на полу, судороги у нее… Не могу – глаза закрою, и она перед глазами… Бьется…

Ира зарыдала, теперь уже не таясь, в голос. Рядом стали останавливаться люди. Пипл жестом дал им понять – проходите, мол, сами справимся.

– Она так закричала, – сквозь слезы прошептала Ира. – Такой жуткий крик… Как будто она увидела… даже не знаю что. Очень страшно.

Я почувствовала, что мерзну – хотя к тому моменту вышло солнышко и на улице стало ощутимо теплее.

– Здесь.

Я огляделась. Рукомойники, зеркала, чугунная батарея под окном. На полу – капля крови, и несколько капель на фарфоровой раковине. Ира, всхлипывая, закрыла дверь…

…И я увидела огромный плакат на внутренней стороне двери – увеличенное изображение доллара. Плакат был старый, кое-где надорванный, на портрете в овальной рамке темнели бурые пятна, и казалось, что Вашингтон смотрит очень нехорошо – недобро.

– Ты ждала снаружи? – я не могла отвести от него взгляд.

Ира кивнула:

– Мы спешили. В столовой очередь… Хотя обычно Маша из дома еду приносила, ну, деликатесы всякие, всегда свежая рыба… Делилась с девчонками. Она вообще нас баловала, а сама любила фастфуд… то есть любит.

Я все еще смотрела в нарисованное лицо Вашингтона. Ира всхлипнула:

– Я домой пойду… Не могу сегодня учиться… Сил никаких нет…

– Все будет хорошо, – сказала я без особой уверенности.

Снаружи подул ветер, метнулись тени облаков, и сквозь матовое оконное стекло как-то странно упал свет. Лицо на огромном плакате-долларе на мгновение сделалось отвратительной жуткой харей…

В этот момент Ира вышла, распахнув дверь, и плакат отвернулся от меня. Я придержала дверную ручку, малодушно не желая видеть его снова.

В коридоре стоял, раздувая ноздри, Пипл:

– Ищи под батареей!

– Что?

– Здесь должна быть ее вещь. Ищи скорее.

Я наклонилась. Под батареей в туалете блестел металл.

Ждать ответа пришлось недолго.

– Ты очень пожалеешь, когда я тебя найду, – отрывисто сказал голос ее отца.

– Я… Я нашла телефон вашей дочери там, где она его уронила. В университете!

Короткая пауза.

– Тебе позвонят и скажут, куда его привезти.

– Дело в том, что я могу вам помочь…

Он оборвал разговор. Трубка замолчала.

– Ну и сволочь, – я глубоко вдохнула. – Даже неохота спасать такого.

Мы сидели на скамейке в парке: я, Пипл, Лиза и Гриша. Рядом высилась громада университета. Надвигалась гроза, а с ней, кажется, сильный дождь: небо наливалось сизым цветом, кусты пригибались, будто желая спрятаться, пыль взлетала смерчами, песчинки впивались в лицо.

– Значит, жертва – это он?

– Да.

– А девушка?

– Получается, что тоже жертва, – сказал Гриша не очень уверенно.

– Нет, – сказал Пипл. – Девушка – орудие Тени. Транзакция идет от папаши, а девушка… просто умирает.

– Сколько у них… у нас времени? Примерно?

Пипл подумал:

– Мало. Часа два или три. Куда ее забрали, мы знаем?

Гриша кивнул:

– Леша узнал. Частная больница. Она без сознания. Диагноза нет. Папаша рвет и мечет.

Меня осенило:

– Так может, Тень явится под конец транзакции? Ну, они же в девяноста процентах случаев… Мы подкараулим ее в больнице, и все!

– Да, – помолчав, сказал Пипл. – Теоретически, да. Но эта Тень… Я говорил, она непростая.

– А есть простые Тени – и непростые?

Новый порыв ветра прошелся по аллее, срывая листья с кустов.

– А тебе Инструктор не рассказывал? – спросила Лиза.

– Что именно?

– Насчет простых Теней и… нет?

– Не понимаю, – призналась я.

Лиза и Гриша переглянулись. Лиза хотела что-то сказать, но тут Пипл нервно принюхался:

– Та-ак… На ловца и зверь бежит.

Ветки ближайшей елки зашевелились, будто в новогодней сказке. Из хвои выбрался человек. Непонятно, как он там помещался, но еще больше я поразилась, когда поняла, что белый налет на его одежде – это изморозь. Лицо новоприбывшего было покрыто кристалликами льда, ледяные иголки слетали с одежды, когда он двигался, неуклюже и медленно, будто подмороженная муха поздней осенью.

Взгляд его упал на нас – в нем проявился сперва интерес, а через мгновение ужас. Он бросился бежать по аллее, оставляя белый след, но Лиза догнала его в два шага и повалила на землю.

– Это ты неудачно зашел, – сказал Гриша почти с сочувствием, вытаскивая баллон с краской. – Только вошел – и сразу пойдешь обратно, даже сожрать никого не успел…

– Хочу согреться, – пролепетал парень заиндевелыми губами.

Пипл принюхался:

– Этот не последний. Полдесятка на территории. Массовый прорыв, видимо, под грозу.

Лиза вытащила из дамской сумочки зимние варежки:

– Пока я тащу к порталу этого, кто ловит других?

– Я, – сказал Пипл. – Гриша, ты обеспечиваешь логистику.

Гриша кивнул. Они были командой, давно сыгравшейся, спаянной, понимавшей друг друга с полуслова.

– Подождите, – сказала я. – А эти… жертвы? Девушка и ее отец?

– У них еще есть время.

– Пипл сказал – мало времени! Давайте разделимся: кто-то останется здесь, а другие поедут в больницу!

– Ты давно у нас работаешь? – отрывисто спросила Лиза.

– Недавно…

– Ну так и не командуй! У тебя задача – патрулировать территорию. Выполняй!

С треском прыгнула молния над нашими головами. Высветила шпиль университета.

Молнии хлестали одна за другой, а дождя не было; я сидела на скамейке, растерянная и злая, время от времени сжимая в кулаке амулет.

Гроза, увиденная моим особым взглядом, выглядела жутко и завораживающе. В небе чередовались сизые нисходящие и оранжевые восходящие воздушные потоки, боролись, сплетались, вздымались гребнями, и страшно было представить, что такой вот воздушный океан нависает над нашими головами каждый день. А сейчас океан штормило, и я очень скоро отвела от неба глаза: меня начало мутить.

Инструктор оказался манипулятором. Лиза орет на меня, как фельдфебель. Чего и ждать – это же я, у меня вечно проблемы, мама сказала бы: «Проверь, что ты делаешь не так. Не может быть, чтобы все кругом были плохие, одна ты хорошая».