И лед, намерзающий на узких оконцах так, что света белого не видно. Он помнил, как приходится раскапывать двери, до самой притолоки засыпанные ночным снегопадом. Как быстро заканчивается зимний день и неохотно, с большим опозданием приползает серое утро. Неудивительно, что Эмму так тянет в солнечную Фьянту, что она готова до бесконечности наслаждаться видом из окон. Порассматривай-ка по полгода одни морозные узоры на стеклах…

Он вместе с Эммой разглядывал свой собственный дом: белые стены, потолки с лепниной, прозрачные окна, пол медового цвета, высокие двустворчатые двери с медными ручками и бронзовыми накладками-украшениями. Прошел следом по просторным коридорам, переходам, спустился по широкой лестнице в кухню — здесь не было ничего, кроме печи, главенствующей над всем помещением. Печи, призванной кормить большой гостеприимный дом с множеством домочадцев и слуг…

Дом, которого у него никогда не было.

Он не сирота и не бродяга; у него имеются какие-никакие родственники и множество обязанностей, которых он счастливо избегал в юности и которые не мог забросить сейчас. У него всегда было куда вернуться, где провести ночь, поесть и зализать раны.

Дома не было.

Кто-то — уж не сам ли Рагнар? — сказал, поднимая кубок: «Пока у мужчины нет своего дома, нет жены и детей, он еще не мужчина. Желаю тебе поскорее вырасти, сынок!» Помнится, он еще от души позубоскалил по этому поводу…

А в прошлом году через подставное лицо нанял подрядчиков, отстроивших ему дом.

— Отлично! — только и сказала Эмма, опытным взглядом окинув кухню и оценив размеры пустой кладовой и ледника. — А что внизу?

Внизу были комнаты для слуг с переходами-галереями, ведущими вдоль скальной стены на нижние городские улочки — чтобы не приходилось таскаться через главные двери. Еще ниже (чем он гордился) находилась небольшая пристань-грот, куда могли прибывать лодки прямо из бухты. Эмма оценила и это:

— Можно убраться отсюда по-тихому! Впрочем, как и проникнуть.

Одно из слабых мест во всей этой затее. Все-таки его дом не был крепостью.

— Хороший дом, — заключила Эмма, когда они закончили осмотр. — А кто здесь будет жить? Твоя семья?

А вот другим слабым местом — да чего там, огромной зияющей прорехой! — в его планах было то, что в этом доме попросту некому жить. Для одного Джока тут как-то слишком просторно…

До Змейкиного переулка, где живет художница, они добирались обычно уже поздним вечером, потому что возвращались каждый раз разной дорогой: мол, он желает показать ей весь Рист. На самом же деле просто путал следы, скрываясь и от надоевшего пригляда Эрика, и от следующих вероятных убийц. Даже перестал брать с собой Джока, чтобы не привлекать излишнего внимания.

Впрочем, художница на слишком долгую дорогу ни разу не посетовала. Они шли, пересмеиваясь и болтая (если такое слово можно употребить в отношении Эммы). Он рассказывал ей истории той или иной улочки или площади, а то и вовсе городские легенды, коими полон любой старый город. Эмма же по дороге присматривала места, которые собиралась запечатлеть на своих холстах. Когда он глядел на выбранный ею ничем не примечательный переулок, старую арку, увитую плющом, увенчанный флюгером шпиль башни, то начинал видеть Эммиными глазами затаенную, не бросающуюся в глаза красоту столицы.

…Вот как только что.

Эмма уже прошла мимо протянувшей руку старой нищенки. Обернулась на ходу. Приостановилась, потом и вовсе повернула назад, не сводя глаз со старухи и с лихорадочной поспешностью выдергивая из папки чистый лист бумаги.

— Эмма?