юристы, попытался выстроить линию защиты.

– Мы же не знали, герр зихерхайтскапитан, что вы – это вы! Нам очень трудно приходится – нас только двое, а обстановка, сами знаете – горцы, бандиты, а нас…

– Да, – ответил даже не им, а себе вслух Шмидт, – могу себе представить, что бы творилось в этом городке, если бы вас было не двое, а тридцать или сорок…

– Но, герр зихерхайтскапитан, горцы, мы ведь ловим экстремистов…

– Сколько? – резко, повернув лицо орднунгполицайлейтенанта к себе, спросил его Шмидт.

– Сколько чего? – трясясь от страха переспросил страж порядка.

– Сколько лет вы их ловите и сколько вы их за эти годы поймали таким способом? – уточнил свой вопрос зихерхайтскапитан.

– Двадцать, – опустив глаза, ответил орднунгполицайлейтенант.

– Я так понимаю ваш ответ, что двадцать лет вы их ловите и до сих пор ни одного не поймали? – уточнил Шмидт.

Орднунгполицайлейтенант униженно кивнул.

– Я не спрашиваю, сколько за эти годы вы избили, обобрали, а возможно, и убили проезжих купцов. Уверен, что такой статистики никто в Империи не ведет.

Он вдруг отчетливо осознал, что для простого подданного его Родины опасность пострадать от бандита или повстанца в сотни раз меньше, чем от слуг закона. От этой мысли он поморщился.

– Значит так, – продолжил он, – мы с сержантом выполняем в этом городке задание особой важности. Все, кто узнают о нашем сюда прибытии, должны быть ликвидированы. – Он пристально посмотрел на полицейских и добавил: – Вместе с ближайшими родственниками. – По глазам их, наполнившимся ужасом, он понял, что они ему поверили. С точки зрения менталитета и мировоззрения этих сотрудников Охраны Порядка уничтожение людей с их семьями, включая детей, было делом вполне естественным и понятным. – Для начала вы будете заперты на неделю у себя в участке, а дальше посмотрим… На двери участка рукою старшего напишите: «Уехали в горы на патрулирование, будем через семь дней». А будете вы через семь дней или уедете навсегда – это мы еще посмотрим.

Он уже собрался запереть орднунгполицаев в комнате задержанных, как поймал вопросительный взгляд зихерхайтссержанта Шульце. Взгляд этот отдался болью в затылке, и он, улыбнувшись, сказал:

– Да, я ведь чуть не забыл, – и утвердительно кивнул ему, снимая с него запрет, данный в трактире.

Щульце радостно улыбнулся.

Шмидт вспомнил, что на одном из занятий в Академии зихерхайтсоберст Майдль говорил: неотреагированные эмоции – путь к неврозу и другим болезням. На глазах у его сержанта ударили по голове командира – Шмидту совершенно не хотелось, чтобы его любимый заместитель стал неврастеником.

Первый удар носком кованого ботинка зихерхайтссержанта пришелся ровно под нижний край правой коленной чашечки начальника участка. Считается, что люди от боли кричат. Это не совсем так – на самом деле люди кричат от несильной боли. Орднунгполицайлейтенант издал свистящий звук, напоминающий свист пара из чайника – свист, смешанный с шипением и клокотанием. Полицейский стал медленно оседать на землю, двигаясь навстречу второму удару того же ботинка, пришедшегося ему в пах. Орднунгполицайлейтенант сложился при этом пополам, как хороший складной нож.

«Хорошо, если он теперь не сможет размножаться», – подумал Шмидт. Мысль о том, что этот выродок может производить себе подобных, его не на шутку обеспокоила. Третий, завершающий удар носком ботинка пришелся по тому месту, которое у нормальных людей называется лицом. «Складной нож» вновь разложился в исходное состояние, и, судя по характерному хрусту, сломалась нижняя челюсть.

«Будет теперь пить не закусывая», – пронеслось в голове у Шмидта. Он вместе с сержантом оттащил орднунгполицайлейтенанта в комнату для задержанных, оборудованную решетками и массивной дубовой дверью. Младший полицейский уже сидел там.

– Чтоб ни звука! – пригрозил им Шмидт, и тот понимающе закивал. – И позаботьтесь о своем начальнике – ему сейчас очень не хватает Любви и Справедливости, – язвительно сказал зихерхайтскапитан, покидая полицейский участок.

После десяти вечера сумерки медленно стали спускаться, окутывая все окружающее и сокращая видимый мир до каких-нибудь двадцати-тридцати ярдов, за которыми все увереннее царила непроницаемая тьма. Шорох листьев почти не нарушал вечерней тишины – на земле наступало царство покоя, царство Ночи, с древних времен производившее на человека огромное впечатление своей глубиной и неизбежностью. На небе все ярче и ярче горели звезды, выстраивавшиеся в строгий, заведенный от начала мироздания порядок, для того чтобы, прошествовав парадным кругом по границам небесной сферы, кануть в небытие еще на один день. Зихерхайтссержант, командир Специальной группы, поморщился. Погода была отвратительная. Отвратительная для того, что им предстояло выполнить. Он, конечно же, предпочел бы дождь, ветер, грозу и небо, сплошь затянутое тучами. Что же, он не властен над погодой, единственное, что он мог ей противопоставить, это был профессионализм его бойцов. За них он был спокоен – одиннадцать (сам он – двенадцатый) прекрасно подготовленных солдат, подготовленных именно для таких операций. Он молча кивнул двоим из своих подчиненных и ладонью показал на каменную изгородь высотой около восьми футов. Пора.

Бойцы Специальной группы абсолютно бесшумно подошли к изгороди. Двое из них встали, опершись на нее руками, а другая пара, те, на кого указал сержант, пользуясь плечами товарищей как ступенями, забрались на ограду и легли на ней плашмя. Около минуты они лежали не двигаясь, прислушиваясь и вглядываясь в темноту. Все было тихо. «А если все-таки есть собаки?» – подумал зихерхайтссержант. Он двое суток наблюдал за усадьбой, разглядывая ее с разных ракурсов через прекрасную оптику, но никаких признаков собак не заметил. Впрочем, если собаки и окажутся, его группа готова и к этому, и он обоснованно рассчитывал, что и в этом случае элемент внезапности в операции не будет утрачен.

Время течет неравномерно. Порой оно летит, как бурная весенняя река, а иногда капает редкими капельками. При этом совершенно справедливо, что его сравнивают с жидкостью – оно действительно течет, хотя порой и очень причудливо. Река-Время.

Эта минута показалась зихерхайтссержанту особенно долгой, но и она в конце концов прошла. Бойцы бесшумно спустились в сад, а их место на вершине изгороди заняли еще двое.

«Если бы хозяин имения имел какие-либо представления о том, что такое „безопасность“, он украсил бы свою ограду стальными шипами или, на худой конец, битым бутылочным стеклом», – подумал командир Специальной группы. Впрочем, он понимал это, в данной ситуации это бы все равно его не спасло.

Первая пара бойцов, проникших на территорию имения, маскируясь за кустами, уже приблизилась к парадному входу в особняк. Дверь особняка отворилась, и на порог вышел пожилой и рослый слуга, по виду и выправке – отставной вахмистр, одетый в потертый камзол старомодного покроя, какой в этих краях в богатых имениях носят привратники. Слуга пошел по освещенной светом из открытой двери дорожке, ведущей к воротам. Он шел для того, чтобы проверить, заперты ли на ночь ворота, шел так, как он ходил несчетное количество раз до этого, каждый вечер в течение многих лет. Внезапно на дорожке перед ним появился человек, одетый во все черное, в ботинках с высоким берцем, в темном платке, повязанном поверх волос и с лицом, измазанным сажей. Слуга, отставной вахмистр, много лет прослуживший со своим хозяином в кавалерии и побывавший в разных переделках, скорее удивился, чем испугался, и решительно двинулся навстречу незваному гостю. Вернее было бы сказать – попытался двинуться. Сзади его рот был внезапно зажат чьей-то рукой, и последнее, что он почувствовал, покидая этот мир, была острая резкая боль по всей передней поверхности шеи – от левого до правого угла челюсти. Впрочем, сознание покинуло его настолько быстро, что и боль эта не стала по-настоящему сильной. Второй боец аккуратно, чтобы не нашуметь, уложил тело слуги на газонную траву, стараясь при этом не испачкаться кровью, все еще обильно льющейся из его шеи. Он не любил крови. Если бы перед ним был обыкновенный пехотинец средней комплекции, он просто свернул бы ему шею – аккуратно, бесшумно и чисто. Но старый отставной вахмистр был очень высоким и коренастым мужчиной, и боец из Специальной группы решил не рисковать.

Первый боец, осуществивший отвлекающий маневр, поднял над головой правую руку и выставил большой палец. Остальные, уже перебравшиеся через каменную изгородь бойцы устремились в дом.

В холле, у камина, сидел владелец имения. Он слегка раскачивался в кресле-качалке и курил свою