еретик, — казней и поругания веры. Сам Господь, говорят, рыдает над этим мученичеством.
С этими словами Генрих встал и спустился с возвышения. Он подошел ко мне, и я уловила аромат фиалок.
— Гляди-ка, что мы задумали.
Люди в черном окружили меня, едва не дыша в спину. Я взглянула на большой лист бумаги, развернутый на столе, — карту Франции, которая была размечена булавками в выделенных местах. Хотя именно я посоветовала Генриху так сделать, сейчас сердце мое заныло при виде наглядной демонстрации моего хитроумного хода. Если мы потерпим поражение, то окажемся один на один с огромным католическим войском.
— Три армии, — сказал Генрих. — Одна, под командованием моего Валетта, перехватит германских наемников, которых нанял наваррец. Вторая, ведомая герцогом Гизом, схватится с самим наваррцем. И третья, которую возглавлю лично я, займет позиции здесь, — он ткнул пальцем в карту, — у Луары, преграждая путь в Париж. — Генрих расхохотался и подбросил шарик. — Прелестно!
Цок-цок.
— Но… это же война! — пробормотала я в притворном потрясении, чувствуя, как Гиз остановился у меня за спиной.
Он стоял так близко, что его дыхание щекотало мне затылок. На одно леденящее мгновение показалось, будто он чует обман.
— Как могли вы подумать, что наваррец поступит честно? — затем проговорил он. — Он лжет так же легко, как дышит. Разве он уже однажды не перешел в католическую веру лишь затем, чтобы снова впасть в ересь?
Я воззрилась на Генриха. Сын наклонил голову к плечу.
— Стало быть, наваррец не сказал тебе, что готовится к войне?
— Разумеется нет! Я отправилась к нему, чтобы обсудить условия наследования, и он…
— И он оставил тебя с носом. — Генрих обогнул стол.
Валетт, подавив зевок, с кошачьей грацией оперся о трон.
Я стояла молча, словно силилась постигнуть, как была обманута.
— Мой кузен Генрих Наваррский весьма хитроумный субъект. — Генрих повернулся к Гизу. — Он попросил мою мать о встрече с глазу на глаз, однако забыл сообщить ей, что уже навербовал наемников.
И, не дожидаясь ответа Гиза, снова обратился ко мне:
— В отличие от тебя, он знает, что примирение между нами невозможно.
— Клянусь тебе, я не знала! — пролепетала я, сама почти веря своему деланому изумлению.
Генрих улыбнулся.
— Мы понимаем, — сказал Гиз. — Ваше величество, вы уже не та. Вы устали от тягот управления государством. Вам надлежит отдохнуть, а этим делом предоставьте заняться нам.
— Да, матушка, — подхватил Генрих, — отдохни. Ты достаточно потрудилась.
Он повернулся ко мне спиной, всем своим видом показывая, что мне пора удалиться. Понурив голову, я медленно вышла из зала. Дело сделано; обратной дороги нет. Впервые за всю свою долгую жизнь я способствовала началу войны. Если наваррец сдержит слово, он не вторгнется в наши земли, не отнимет силой трон у моего сына. Он станет сражаться с Гизом и убьет его, и тогда, если будет на то Божья воля, у нас наконец настанет мир.
Из окна своих покоев я наблюдала, как во внутреннем дворе толпились солдаты, точили до смертоносной остроты клинки, грузили на повозки боеприпасы. У меня на глазах крепнул и набирал силу дракон войны, и, хотя я понимала, что происходит это во исполнение моих замыслов, горло тем не менее сжимал страх.
Однажды были замечены идущие к нашим позициям войска Наварры. Ночью после этого Генрих пришел ко мне. В эти дни мы намеренно держались подальше друг от друга, и сейчас он, едва захлопнув дверь, крепко обнял меня. Мускулы его окрепли от физических упражнений; когда он отстранился и заглянул в мои глаза, мне подумалось, что он стал похож на себя прежнего.
— Завтра я отбываю, — сказал он. — Ты уверена, что наваррец выполнит свою часть сделки?
— Уверена. — Я кивнула. — Помни только, что тебе не следует ввязываться в бой. Ты должен уцелеть, это главное. Предоставь сражения наваррцу.
С этими словами я приподнялась на цыпочки и поцеловала его в губы, запустив неловкие пальцы в его волосы и жадно вдыхая запах его кожи.
Никогда еще в жизни я так не гордилась своим сыном.
