Козимо не шелохнулся, ничем не показал, что расслышал хотя бы слово.

— Козимо, — заговорила я, — ты знаешь, я не желаю тебе зла. Просто скажи, как мне спасти моего сына. Тебе известны составные части яда. Каково противоядие?

Щека Козимо дернулась.

— Если не скажешь сам, правду вырвут из тебя силой! — Бираго резко хлопнул ладонью по столу. — Не бывает яда, от которого не было бы противоядия. Ты знаешь, как спасти короля, и расскажешь нам об этом.

Рот Козимо искривился. Смех, вырвавшийся у него, был похож на скрежет лопнувшего железа.

— Ты так ничего и не поняла? Всю свою жизнь, все силы я употребил на то, чтобы овладеть тем самым даром, который ты отказалась признать в себе. И все, что я узнал, все, что открыл, я поставил на службу тебе. Я делал то, чего у тебя недоставало силы сделать самой. Я — твое орудие.

Меня пробрал озноб.

— Ты… ты заблуждаешься. Как ты смеешь притязать на мою жизнь?

— Потому что я — твой! — Козимо напрягся всем телом, натянув путы, и под кожей еще отчетливей проступили ребра. — Ты никогда не думала обо мне. Ты бросала меня одного и забывала о моем существовании, но я… я всегда был твоим. Пока ты внимала глупцу Нострадамусу, который только и знал, что пичкать тебя туманными стишками, я погружался в глубины темнейшей тьмы, дабы исполнить чаяния твоего сердца. И однако, ты пренебрегала мной! Ты отвернулась от меня, и теперь…

— Хватит! — Я со всей силы ударила Козимо по лицу, ударила так, что голова его мотнулась назад. Глаза его распахнулись, из рассеченной губы потекла кровь. — Ты рассказал моей дочери про шкатулку? Ты надоумил ее разрушить доверие моего сына ко мне, убедив в том, что я хочу убить наваррца?

Козимо вновь расхохотался, визгливо и едко, брызгая кровью из лопнувшей губы.

— Да! Да, я это сделал! И теперь ты можешь излить на меня свою ярость. Теперь ты можешь стать той королевой, которой тебе суждено было стать с рождения, — такой могущественной и наводящей страх, что твое имя останется в памяти навеки. Я всегда знал, кто ты есть на самом деле, хотя ты никогда не любила меня и не верила в меня! — Он резко подался ближе. — Или ты вправду веришь, будто копье, которое отняло жизнь твоего мужа, направил несчастный случай?

Я застыла.

— Нет! Это… это неправда!

— Разве ты не чувствуешь дыхания судьбы? — Козимо жутко ухмыльнулся. — Ею пронизан каждый миг нашего бытия, она связывает нас навеки. Все, что ты предприняла с того рокового дня, было предсказано и предрешено. Ты будешь королевой до самой смерти; ты спасешь Францию от гибели, но род, который ты всеми силами стремишься сохранить, бесплодное твое потомство — обречено!

— Да он спятил! — Бираго вскочил, дрожа от бешенства. — Надо позвать палача!

Я вспомнила предостережение, которое услышала из уст Нострадамуса много лет назад, под стенами Шомона: «Этот человек играет со злом и в конце концов совершит зло. Такова его судьба».

— Или ты скажешь, как спасти моего сына, — я взглянула в глаза Козимо, — или, клянусь, еще до того, как закончится эта ночь, ты станешь молить о милосердии.

— Я больше не нуждаюсь в милосердии, — прошептал он. — И сделать ты ничего не сможешь. Слишком поздно.

— Значит, слишком поздно и для тебя. — Я повернулась к Бираго. — Пусть ему отрежут язык и отрубят руки, чтобы он никогда более не мог заниматься своим мерзким ремеслом. Если он после этого останется жив, поместить на галеру и отправить в Италию.

С этими словами я направилась к двери.

— Нет! — пронзительно завизжал Козимо. — Не уходи, моя герцогиня!

На сей раз я не оглянулась.