хранения кислородных колоколов.

То разгоняясь импульсом, то притормаживая скобой, Володя двигался из темноты к освещенной солнечным светом части станции, и на душе его было покойно и светло. Он мысленно повторял, раз за разом, что нужно сделать тельфером и буром, резаком и вручную, и был уверен – справится.

Джампер последний раз подтолкнул Володю вперед и затих. Вова вытянул руку, целя скобой в такое близкое ребро «подковы», вытянулся во весь рост и даже махнул по-лягушачьи ногами. Магнит клацнул об обшивку.

Володя подтянулся, зажмурился, пережидая, пока настроятся светофильтры, и открыл глаза.

Шлюза не было. Не было бокса для хранения кислородных колоколов. Не было их самих. Не существовало больше магнитного тельфера, инвентарных шкафов и хранящихся в них шарошек диаметром шестьсот миллиметров. Вместо всего этого была лишь огромная, покрытая копотью оспина. Воронка, оставшаяся после взрыва от меткого арийского выстрела.

Неприятный шершавый ком подкатил к горлу. В носу защипало. Вове вдруг стало мучительно стыдно перед ребятами, которые, конечно же, справились бы с задачей куда лучше него, стыдно перед товарищем батальонным комиссаром.

– Что ж ты, боец? – сверлил он Вову въедливым прищуром. – Ты же так хотел стать кем-то особенным. И вот на тебе. Что ж ты так, а?

– Товарищ командир, – начал было оправдываться Вова, но вдруг вспомнил, что и капитана Околышева больше нет.

Нет никого. Только Вова Петрушин и мертвый арийский пилот за спиной.

Володя развернулся и, стараясь как можно аккуратнее использовать скобу, двинул обратной дорогой.

Спейс-джампер мертвого арийца был пуст. Покойник железной хваткой вцепился в скобу, и Вове пришлось потихоньку отрезать ему большой палец. Теперь было две скобы, но таблетка от страха перестала работать. Страх проснулся и уже грыз Вову изнутри.

«Правая рука. Подтянуться. Вытянуть левую. Сжать кулак. Прилепить скобу. Ослабить жим правой. Отлепить скобу. Подтянуться. Левая рука».

Стало трудно дышать. Пот градом тек по лицу, струился по бокам. Сердце колотило под ребра. Страх пытался вывернуть желудок наизнанку.

– Подтянуться. Вытянуть правую руку, – повторял Вова, карабкаясь в темноте по телу «подковы» туда, где маяком мигал свет в рубке управления.

Володя уже не чувствовал тела. Оно могло подвести Володю и выпустить скобу. Оно стало деревянным.

– Железным, – говорил Володя страху. – Я стал механическим бойцом. Уходи! – приказывал он, но страх не подчинялся. А Володя повторял дальше: – Сжать кулак. Прилепить скобу. Ослабить жим правой. Отлепить скобу. Подтянуться.

Механический боец карабкался к изгибу «подковы».

– Ту-тук, – громыхало внутри него механическое сердце.

– Ту-тук, – повторяли магнитные скобы, лязгая об обшивку станции.

Володя из последних сил подтянулся и вогнал скобу прямо под стекло иллюминатора. Иллюминатор был большой и сегментный, размером во всю рубку управления. Он заменял ей потолок и часть стены, чтобы капитану «Ленинца» хорошо было видно планету, которую Родина призвала его защищать.

В моргающем свете аварийного электричества Вова разглядел лицо капитана. Тот сидел пристегнутым в кресле перед главной вычислительной машиной, задрав голову. Даже отсюда, снаружи, Володе было видно, что лицо у него такое же, как и у арийского пилота. Того, что отдал Вове свою скобу. Того, который хотел сдаться советской армии и спасти свою жизнь, но попал под луч непонятного арийского оружия и умер нехорошей смертью. Капитан сидел в кресле, закинув голову и уронив руку. Под ней на полу лежал ворох бумаг.

– Я пришел уже, – прошептал Вова. Слезы душили его и не давали кричать. – Я сейчас.