бросилась к ним навстречу и сама поразилась своему желанию. Вот что значит все эти дни не видеть ни единого человеческого лица. Просто кесарь — не человек.

— Рад, что ты это понимаешь! — император появился вслед за служанками. — Нежная моя, до утра ты здесь.

Мой разочарованный стон огласил апартаменты кесаря.

— Степень твоего ликования я уже осознал, тоскующая моя, — раздраженно произнес император.

Не думать, не думать, не думать… Однако стоило взглянуть на супруга, как мысли хлынули потоком, — глаза императора вновь ярко сверкали. Даже ярче, чем прежде, и в полумраке комнаты, что уже не освещалась лучами заходящего солнца, это было особенно заметно. Не думать, не думать, не думать… я подумаю об этом завтра, когда буду разбирать все накопившиеся за прошедшие сутки вопросы!

Служанки накрыли стол, изобразили реверансы и так же молча покинули нас. Я осталась стоять у окна, вглядываясь в последние отблески заката… Дохлый гоблин! В своих мечтах я уже мчалась к Свейтису выяснять, что же там произошло, эта неутоленная жажда любопытства выводила из себя!

— Ты всегда можешь спросить меня, коварная моя, — мягко предложил супруг.

Я сжала кулаки, пытаясь сдержать растущее раздражение. Досада, гнев, усталость от нахождения в замкнутом пространстве, постоянное и напряженное скрывание собственных мыслей… у меня было ощущение, что я сейчас просто взорвусь!

— Сядь за стол, — резко приказал кесарь.

Молча развернувшись, я пошла мыть руки. И не потому, что существовала объективная необходимость, а исключительно из желания успокоиться. Мое молчаливое неповиновение молчанием же и было встречено.

Огромная ванная комната кесаря уже была изучена до мельчайших подробностей. Я подошла к маленькому фонтану в углу, который срабатывал, стоило приблизиться на расстояние шага. Подставила обе ладони под холодную воду и, сдерживая ярость, смотрела, как сверкающие струи падают на бледную кожу… А кожа на моих руках побледнела, что несколько напрягало. Впрочем, не только на руках. За прошедшие месяцы я становилась все бледнее, что ранее, еще до отравления, объясняла редким пребыванием на солнце, однако семь прошедших суток заставили иначе взглянуть на проблему… и на себя. Отойдя от воды, я встряхнула мокрые ладони, не желая их вытирать, и подошла к зеркалу. Сверкающий овал отразил меня — бледную, с распущенными черными волосами. Белый халат подчеркивал белизну кожи… Несмотря на доводы лекарей, к которым я неоднократно обращалась, меня не покидало ощущение, что виной очередных преображений стал укус кровососущего кесаря!

— Верное предположение, — донеслось из соседней комнаты.

То есть мне опять наглядно продемонстрировали, что мои мысли для некоторых секретом не являются.

С тихим стоном я опустилась на пол. Понимая, что сейчас думать ни о чем нельзя, я не могла остановить беспрестанный поток мыслей… И одну, самую ужасающую, никак не могла отогнать: «Даже если придется лечь с ним в постель, ты сделаешь это, Кат!» Не думать, не думать, не думать… И все же зачем ты сказал мне это, рыжий?! Зачем!

— Даже так? — мой венценосный супруг обнаружился в шаге от меня.

В очередной раз обругав себя, медленно поднялась, разглядывая… вазу на окошке. Красивая такая ваза, в цветочек… и в ней цветочки… и под ней лепесточки… от цветочков!

— Нежная моя, посмотри на меня!

Не думать, не думать, не думать… И смотреть не буду! Этот нарастающий внутренний протест меня пугал, но, видимо, семь суток затворничества под неусыпным наблюдением кесаря окончательно расшатали мои нервы и… Не думать, не думать, не думать. А цветочки в вазе жалко, уже увядать начали…

— Сострадательная моя, я могу их оживить, — вдруг предложил мой супруг.

И вот тогда я подняла голову и посмотрела на кесаря. Он улыбался. Не ласково, нет, это была не та улыбка, от которой в страхе замирали все вокруг, потому как наш бессмертный никогда не позволял себе