Сквозь открытое окно долетал шум уличного движения и еще какой-то звук, которого я не мог разобрать. Джейкоб выкурил две сигареты, прежде чем снова заговорил.
— Помнишь школу? — спросил он наконец. Он говорил так тихо, словно боялся, что память его подслушает и сбежит. — Первый день, когда ты одолжил мне свой галстук?
Ручка выскользнула у меня из пальцев и упала на ковер.
— Это было очень давно.
— Да, но я никогда не забуду.
Я дал ему галстук, и он обернул его вокруг воротника, а потом беспомощно посмотрел на меня.
Даже не глядя на него, я знал, что он сейчас смотрит на меня точно так же. Я передвигаю память, как мебель, но все равно прихожу к одному и тому же. Ему был нужен не только галстук. Ему был нужен я, чтобы его завязать.
Мы с моей болезнью эгоистичны. Мы думаем только о себе. Мы преобразуем мир вокруг нас в сообщения, в тайные послания, звучащие только для нас.
В последний раз я позаботился о ком-то кроме себя.
— Все нормально, — сказал я. — Ничего не поделаешь.
Джейкоб не мог остаться, было бы нечестно, если бы я стал на него давить.
— Прости, Мэтт.
Я не плакал. Он никогда не видел моих слез. Но я был на грани.
— Тебе надо заботиться о маме, — сказал я. — Ей без тебя плохо.
Я связал нас с Джейкобом в аккуратный узел. Разрешил ему съехать. Он сказал, что будет заходить.
Думаю, теперь мы с ним друзья.
Тук
ТУКТУКТУК
МЕРТВАЯ ПТИЦА. Она валяется на земле у желтых помойных ящиков, и от этого мне немного не по себе.
Я сначала ее не заметил, потому что озирался по сторонам на случай, если Дениз в своей машине прячется за углом и мне придется убегать. У меня кончились сигареты, и я курил ментоловые, из бабушкиной заначки. Поэтому я заметил мертвую птицу, только когда выкинул на землю окурок и собирался на него наступить.
Это был птенец. Не знаю чей, но очень маленький и еще совсем без перьев и даже без глаз. Он лежал на грязном талом снегу, и я подумал, что надо бы бросить его в бак. Плохо оставлять его лежать на холоде. Но я не мог себя заставить. Сегодня я вообще ни на что не способен.
КОГДА ДЖЕЙКОБ СЪЕХАЛ, я решил, что тоже вернусь домой.
Я принял решение, когда он скрылся в фургоне Хамеда, а я стоял на мостовой и, как идиот, махал ему рукой. Поднявшись по лестнице, я был совершенно без сил. Мне совсем не улыбалось жить тут одному. Я даже думал позвонить маме и спросить у нее разрешения вернуться. Но я знал, что в этом нет нужды. У меня остался ключ. Я бы мог войти через заднюю дверь, и она бы бегом спустилась по лестнице.
— Ты была права, — сказал бы я. — У меня ничего не получилось. Я еще маленький. Мне надо жить с родителями.
Она бы улыбнулась, закатила глаза и разразилась истеричным смехом.
— Проходи, проходи.
Она обхватывает меня руками. Я зарываюсь лицом в ее халат.
— Извини, мам.
— Ах, малыш, малыш.
— Я очень старался.
— И что нам с тобой делать?
