любовь. У него не было выбора, после того как он рассказал ей о связи с камеронцами. Она слишком много знала о нем и о его семье. Конечно, она могла бы сражаться одной рукой и со связанными ногами, но как долго? Мейри содрогнулась и прижалась к Коннору.

— Она не станет говорить о них в отличие от тебя, — ответил Коннор на вопрос Генри.

Генри хмыкнул, но совсем не весело.

— Вы рехнулись, если думаете, что я впутаю отца в…

— Ну, если хочешь, чтобы твоя сестра осталась жива… — оборвал его Коннор. — Ее проводят в мою комнату и будут стеречь, а тебя я отведу к Якову. Если ты во всем не признаешься, она не выйдет оттуда живой.

Генри ахнул, Элизабет взвизгнула. Сначала Мейри решила, что Коннор неправильно выбрал заложника, но Генри, бедный слабый человек, все же любил сестру.

Теперь, оказавшись в безопасности, Мейри задумалась о себе. Скорее всего именно она, Мейри, сделала его таким. Генри ей нравился, и сейчас она чувствовала вину за то, что изуродовала его привлекательное лицо и лишила самоуважения.

Проклятие! Раньше она никогда не раскаивалась в том, что поразила камеронца или его друга, а сейчас ей хотелось плакать — должно быть, потому, что ей так много довелось пережить за один день, хотя она и не мягкотелая барышня, которая падает в обморок при виде опасности.

Все же она женщина и счастлива этим, думала Мейри, смахивая с лица слезы и глядя на своего возлюбленного горца.

Во время допроса у короля Колин положил на колени Генри де Вера золотой локон, и тот во всем признался. Рассказал не только о требовании отца поддерживать связь с камеронцами, но и о планах отправиться весной в Дорсет навстречу ссыльному герцогу Монмуту. Под угрозой виселицы за государственную измену сам граф позже сообщил Якову жизненно важные сведения о прибытии герцога. Тот должен был высадиться с Лайме с тремя кораблями, четырьмя легкими полевыми орудиями и пятнадцатью сотнями мушкетов.

Яков арестовал графа и еще пятнадцать аристократов, включая лордов Оддингтона и Холлингсуорта, затем дал приказ своим адмиралам сменить курс и направиться в Дорсет. Войны пока удалось избежать. К несчастью, граф ничего не знал о нападении на аббатство Святого Христофора и не мог ни подтвердить, ни опровергнуть невиновность герцога… или вину принца.

Покинув кабинет короля, Коннор, обнимая Мейри за плечи, шел по верхней галерее и размышлял о настойчивом нежелании короля видеть врага в Вильгельме Оранском. Это нежелание может в конечном счете стоить ему королевства.

— Седли не пытался бы меня убить, если бы приказ исходил не от принца.

— Да, я знаю, — тихо отозвалась Мейри из-под его руки.

— Столько вопиющих фактов, а король отказывается принимать их.

— Он не дурак, Коннор, и видит, какая сила ему противостоит. Но не забудь: любой его шаг окажется шагом против собственной дочери.

Остаток пути до ее комнаты они прошли в молчании, а когда остановились у двери, Мейри подняла на него взгляд, погладила по щеке и сказала:

— Я останусь с тобой где угодно, Коннор. Если ты хочешь жить здесь, я тоже буду жить здесь. Я люблю тебя больше, чем Кэмлохлин.

Коннор улыбнулся и обнял ее.

— Я не хочу здесь оставаться. Король не верит, что Вильгельм в скором времени попытается лишить его трона и тем самым подвергнуть себя риску войны с Францией, и в этом я с ним согласен. А если бы я сказал тебе, что утром мы уезжаем не домой, а плывем во Францию, ты бы согласилась?

— Я бы согласилась, но мы не плывем во Францию. — Мейри встала на цыпочки, быстро поцеловала его и отстранилась. — Мы едем домой. Уже утро, и тебе пора идти собирать вещи.

Да, он хочет заниматься с ней любовью среди холмов, на постели из вереска под синим бездонным небом. Чем раньше они покинут Англию, тем скорее все это у них получится.

— И никаких прогулок с мужчинами, после того как я уйду. — Он шлепнул ее по попе. — Или я уеду без тебя.

— Зато с кинжалом в спине.

Когда дверь за Мейри закрылась, Коннор ухмыльнулся. Он мог растопить ее тело как мед, мог покорить ее верное сердце воина, но накинуть узду на этот острый язык не в его власти.

Добравшись до своей комнаты, Коннор вдруг вспомнил, что леди Элизабет все еще находится в обществе лейтенанта и, вероятно, королевского врача, за которым Коннор послал Эдварда, чтобы врач обработал ее лицо. Коннор сам осмотрел рану, когда они вышли на свет. Там была лишь неглубокая царапина — от нее даже следа не останется, — но как девушка воспримет известие об аресте отца?

Коннор облегченно вздохнул, довольный, что на этом кончаются измены, предательства и вообще придворная жизнь.

Он распахнул дверь и отступил в сторону.

— Вы можете идти, леди Элизабет.

Она вскочила с кресла, золотой локон упал на перевязанную щеку.

— Что с моим отцом? А с Генри? Что с ними?

Новости ее не обрадовали. Коннор тоже не горел желанием сообщать их. Когда она ушла, он подумал, что это только первые слезы из тех, что скоро прольют дочери Англии. Вильгельм придет не скоро, но он непременно придет. Войны превращают жен во вдов, но Мейри вдовой не будет.

Этой ночью Яков лишился большой поддержки и целого полка, но тем не менее настоял, чтобы Коннор отправлялся домой. Войны не будет ни с Монмутом, ни с Аргайллом. Яков поймает обоих и повесит. Коннор достаточно послужил трону, и его кузен не хотел, чтобы тот тратил время попусту, когда в нем не было необходимости. Кроме того, здесь оставался Колин. Яков, откинувшись в кресле, указал на него и заявил, что этот сможет с успехом сражаться в одиночку.

Коннор снял рубаху и бросил на стул, стащил бриджи, форменные сапоги и отшвырнул в сторону. Он едет домой. Наконец-то.