снова и снова освобождаясь, пока не осталось ни сил, ни неудовлетворенности. И он долго лежал, обнимая Кейт, отдыхавшую на его груди, так что он мог ощущать, как постепенно становится тише стук ее сердца.
— Так вот из-за чего все эти страсти, — пробормотала она.
Гарри хотел сказать ей, как ему жаль, что им потребовалось так много времени для того, чтобы это произошло, но ему не хотелось портить замечательный момент их соединения. Он хотел сказать ей, что повзрослевшая Кейт стала бесконечно более неотразимой, чем Кейт пятнадцатилетняя, гораздо более интересной и такой храброй, что он склоняет перед ней голову. Он хотел сказать ей, что хотел бы только из-за нее остаться в Англии и выращивать тюльпаны. Но не знает, сможет ли. Он даже не знает, хочет ли она этого. После того, что ей пришлось перенести, она заслужила все, чего хочет. И он обнимал ее, прижимал к своему сердцу и прислушивался к ее дыханию.
— И куда мы отправимся после этого? — спросила его она, обнаруживая большую храбрость, чем он.
— Куда хотела бы ты?
Кейт тихонько засмеялась, и он ощутил ее смех в своей груди.
— Я хочу повторить это снова.
Он улыбнулся. Его жезл уже подавал сигналы о своем полном согласии.
— Не хотите ли попробовать в кресле?
Кейт подняла голову, ее глаза расширились.
— В самом деле?
Гарри улыбнулся и снова зарылся в ее волосы.
— Вы разве не читали «Науку любви»? «Существует тысяча способов делать это».
Ее глаза стали еще больше, она снова была той юной девушкой, балансировавшей на краю открытия.
— Он это имел в виду? Ну и ну!
Гарри не мог удержаться от смеха.
— Подождите, я покажу вам некоторые из тех книг, которые я привез из Индии.
В ту ночь они соединялись еще три раза: один раз — в кресле, один — на ковре и один раз — в ванне. Гарри ликовал. Его переполняла нежность к жене, которая после перенесенных надругательств могла бы никогда не оправиться от травмы, но сумела преодолеть собственные страхи и в конце концов узнала, какое наслаждение могут разделять мужчина и женщина.
Прежде чем забрезжил рассвет, Кейт подтвердила растущее доверие тем, что позволила ему задуть свечи. Когда темнота обступила их, Кейт, устроившись у груди Гарри, шепнула: «Я люблю вас». Гарри, потрясенный, погрузился в сон, так и не решив, что ему ответить.
В ту ночь Кейт совсем не спала. Гарри подарил ей чудо, и она набралась смелости, чтобы сказать ему правду.
«Я люблю вас», — прошептала она.
Она убеждала себя, что Гарри не ответил, поскольку заснул прежде, чем она заговорила. Хотя она почувствовала, как его тело инстинктивно напряглось, когда она произнесла эти слова.
Ей следовало бы поумнеть. Если Гарри десять лет тому назад не любил ее настолько, чтобы бросить вызов ее отцу, как мог он вдруг полюбить ее сейчас? Он был добр, терпелив и более щедр, чем Кейт могла вообразить. Он освободил ее от одной из худших тюрем, и она всегда будет любить его за это. Но ведь это не означает, что он вдруг захочет надеть тапочки и поселиться в Исткорте.
Она нежилась в сладком блаженстве, пронизывавшем ее тело, лелеяла воспоминания о нежных ласках, поцелуях, удивительном ощущении наполненности, подаренных ей Гарри. Никакой боли, только радость обладания, страсть, восторг. Ей хотелось петь, кружиться от радости свободы.
Сейчас этого было достаточно. После того, что Гарри дал ей, меньшее, что она могла для него сделать, — дать ему свободу. Ей надо отступиться, пусть он в одиночестве и тишине пройдет долгие мили, которые, как он думает, излечат его от кошмаров. Но она всегда будет желать, чтобы он предпочел ее.
Когда на следующее утро Гарри выскользнул из кровати, Кейт получила удовольствие от вида его сильного, гибкого тела. Она позволила себе вспоминать, как обнимала его, как ощущала его между своих бедер, внутри себя. Какое-то время она боролась со слезами, сердясь на себя за слабость. А потом, не зная, как справляться со своими эмоциями, поднялась и встретила новый день.
Первое, что она сделала, — надела свое самое яркое домашнее платье из струящегося красного шелка, расшитого золотыми нитями. После того как Гарри уехал по своим делам, она вернулась к изучению ящиков с дядиным добром, позже позавтракала с Би и занялась просмотром последних поэтических сборников в библиотеке.
Потребовалось не более часа, чтобы признать поражение.
— Не здесь, — сказала она, опускаясь на стул с томиком Уильяма Блейка «Песни невинности» в руке. — И что дальше?
Би оторвала глаза от сонетов Шекспира.
— В книжном магазине Хэтчарда.
Кейт вздохнула.
— Я не верю, что у Хэтчарда есть книга, которой нет у меня. — Она обвела глазами комнату. — Здесь все поэты, которых я читала.
— Всегда?
— Разу… — Кейт подняла глаза, застигнутая новой мыслью. Озираясь, она больше не видела библиотеку. Она углубилась в прошлое. — Здесь поэты, которых я собрала за последние пять лет, — задумчиво продолжала она. — А до этого…
Она закрыла глаза, чтобы сосредоточиться. И это помогло. Темнота. Она вдруг отчетливо увидела ее, как если бы только что снова спрятала ее в маленькую нишу в «норе», рядом с украденной свечкой, которая, вполне возможно, все еще лежит там.
— Я знаю, — потрясенно произнесла она. — Я знаю, где искать.
Би не выглядела удивленной.
— Мурхейвен?
Кейт кивнула, все еще оставаясь в темноте, склонившись над своим украденным сокровищем. Она чувствовала себя мятежницей, брошенной в тюремную камеру и скрывавшей в ней своего рода запретный плод. Интересно, там ли еще эта книга? Другие дети наверняка обнаружили ее тайник.
— Я обычно прятала книжки в «норе» для священников, — сказала она Би. — Ту книжку я нашла запрятанной на полке за… да, за «Жизнью Эпикура» Гассенди. — Она засмеялась. — Никто, кроме меня, не читал на латыни, вот почему, подумалось мне, кто-то решил, что это самое безопасное место. Это была книжечка стихотворений одного из моих предков, в красивом переплете красно-коричневой кожи с золотым тиснением. Уильям Маршалл Хиллиард. Всего было три экземпляра, спрятанные так, чтобы они не попались на глаза женщинам и детям.
— Что-то радикальное?
— Господи, нет. Непристойное. Дайте подумать. — Она склонила голову набок, стараясь припомнить текст. — Название было что-то вроде «Могила добродетели», взятое из поэмы Марвелла. Кажется, у Марвелла было так: «Видишь ту редко посещаемую пещеру? То убежище? Храм любви. Могилу добродетели». Не совсем подходящее чтение для тринадцатилетней девочки. Отвратительные стихи, но щекочущие нервы. — Она ухмыльнулась. — Это я о моем предке. Не о Марвелле. Его стихи превосходны и щекочут нервы.
— Смысл?
— Сейчас? — Кейт покачала головой. — Я не знаю.
Она замерла, погрузившись в воспоминания, испытывая смесь страха, горечи и тайного триумфа. Эта книжка помогла ей освободиться. Она дала ей выжить, не важно, что с ней сделали, она все же может победить.
— Не думаю, что эта книжечка есть еще у кого-нибудь, кроме Хиллиардов. Дядя Хиллиард мог случайно наткнуться на нее. Какой бы невразумительной она ни была, возможно, кто-то решил, что она
