Грозный страж поднял каменный меч и запрокинул голову, как будто мог видеть свою жертву. Если не удастся каким-то образом сломать ему шею, то они, несомненно, обречены. Нужно как-то заставить монстра разбиться о статую. Краер стоял на своем скульптурном насесте, напряженно выжидая. У него будет только один шанс, чтобы спрыгнуть.
Клинок опустился, громко ударился о меч статуи, отчего рыцаря слегка развернуло, таким образом лезвие на какие-то дюймы миновало Краера. Тот не стал дожидаться, пока враг сделает следующее движение, а сразу же перепрыгнул к нему на плечо, а оттуда почти изящно взобрался на голову.
Нет, на шее не оказалось никакого шва, не чувствовалось никакой разболтанности, какая бывает в сочленениях детских кукол. Это мог быть живой человек, он ощущался живым. Живым и твердым, как камень, и этому созданию предстояло умереть здесь и сейчас: каменный меч уже устремился вверх и назад, чтобы смахнуть дерзкого с головы рыцаря.
В последнее мгновение Краер поспешно перебрался на заднюю сторону головы и повис там, цепляясь одними кончиками пальца. Рыцарь с силой ударил себя по голове, и мир вокруг Краера закачался.
Яркие вспышки с потрескиванием сбежали с неровной поверхности камня на его пальцы, и квартирмейстер отпустил руки от боли; она была так сильна, что у него не оказалось сил, даже чтобы закричать. Он рухнул на влажную траву, а высоко над ним темная масса рыцаря закачалась, на мгновение закрыла собой луну, затем начала распадаться, и Краер знал, что не сможет увернуться от этого камнепада…
Сильная рука ухватила его за локоть и швырнула на клумбу.
— Не можешь не впутаться в непр… — прорычал Хоукрил, а потом земля затряслась, и грохот заглушил все, что дальше пытался сказать латник.
От сотрясения Хоукрила подбросило вверх, и в лунном свете Краер видел, как его друг, кувыркаясь, пролетел по воздуху и грохнулся в другой угол той же самой клумбы.
И наконец, после того как смолк тяжелый грохот падающих камней, воцарилась тишина.
Краер поднялся и, не распрямляя спины, уставился на поверженного рыцаря, но обломки больше не двигались, так что он позволил себе медленно, беззвучно прошептать благодарственную молитву, одновременно озираясь в поисках волков, или вооруженных людей, или иных стражей, но с тихой радостью обнаружил, что нигде никого нет.
— Ястреб,[1] — прошипел квартирмейстер, — с ним покончено. Как твои дела?
— Ты что, принял меня за фельдлекаря? Откуда, ради рогов нечистого духа, я могу знать? — прорычал латник где-то вблизи. — Мои ребра… их, похоже, вовсе не осталось. Все… все раны открыты и кровоточат.
Краер проломился сквозь высокие цветы и попытался оторвать от тела Хоукрила прижатую к боку руку и осмотреть его раны, но латник легко оттолкнул друга, потом, трясясь всем телом и задыхаясь, поднялся на ноги и, заметно шатаясь, поспешил по траве к фонтану.
Квартирмейстер несколько мгновений хмуро смотрел в спину раненому воину, а затем медленно опустился на ровно подстриженный газон и снял левый сапог. В нем оказалось полно воды, но помимо ее за невысоким голенищем отыскалась еще и привязанная к ноге маленькая, плоская стеклянная фляжка. Краер отвязал ее, взвесил было на ладони, как будто решал, стоит или не стоит расставаться с ее содержимым, но тут же, даже не обуваясь, поскакал на одной ноге вслед за своим товарищем по оружию.
Хоукрил сидел на низеньком каменном парапете фонтана. Он сразу же, без единого вопроса или колебания, вылил себе в глотку исцеляющий бальзам. Краер крепко держал латника за руку, пока не кончился обычный в таких случаях приступ озноба, от которого человек крупно трясется всем телом и стучит зубами.
Когда все закончилось, Хоукрил посмотрел на друга — гримаса боли покинула его лицо — и сказал с необычной для него серьезностью:
— Прими мою благодарность, Краер. Я перед тобой в великом долгу.
— Не плачь, малышка, обещаю, что когда-нибудь женюсь на тебе, — шуткой ответил квартирмейстер и, перешагнув через парапет, плюхнулся в фонтан. Вода была холодной, а камни под ногами покрывала противная зеленая слизь, но он чувствовал необходимость смыть с себя кровь волка, в противном случае по его следу кинулись бы все собаки долины, включая слепых щенков и дряхлых патриархов.
Хоукрил сначала молча смотрел, как от сидевшего на корточках в каменной чаше Краера расплываются в стороны темные разводы крови, а потом последовал его примеру. Содрогнувшись от прикосновения ледяной воды, он улегся ничком, вытянувшись во весь рост, и лишь вздрогнул, ощутив прикосновение тины к истерзанному боку. Осторожно пощупав рану, он посмотрел на друга.
— А не поспешить ли нам? — спросил он. — Хозяйка уже должна была принарядиться к нашему визиту, если только она не глуха как пень.
Краер вздернул губу в невеселой усмешке, и оба злоумышленника двинулись дальше, мимо поражавших холодной красотой лужаек, беседок и арочных мостиков, изогнувшихся над прудами и протоками. Путь показался поразительно длинным. Если Владычица Самоцветов руководствовалась только слухом, а не волшебными средствами наблюдения за садом, то, возможно, Хоукрил не прав… и тогда у них появлялось немало шансов дожить до утра. Загадывать дальше квартирмейстер не собирался.
Западное крыло замка, протянувшегося вдоль невидимой отсюда стены, представляло собой нагромождение башенок, пилястр и балконов и взирало на мир, словно неведомое огромное, многоногое каменное чудовище, припавшее к земле в неспокойном сне. Но там, куда вышли два друга, мрачный серый камень менял обличие: три изящных висячих мостика и крытые многооконные галереи вели к выстроенной из молочно-белого камня Женской Башне, служившей обителью бесчисленным женам владетелей Серебряного Древа, давно покинувшим этот мир, а теперь, согласно всеобщему убеждению, являвшееся жилищем Владычицы Самоцветов. Балконы и арочные окна оказались, конечно, куда больше размером, чем виделись издали. Подойдя к подножию стены, два злоумышленника еще долго всматривались и вслушивались, пытаясь уловить хоть малейшие признаки, свидетельствующие о наличии стражи или же о какой-то тревоге в доме. Только в сказаниях бардов волшебники обладают настолько великой силой, что могут впустую растрачивать свою магию и налагать охранные заклятия на поля, леса и долы… Впрочем, те же сказания утверждают, что достаточно и одного заклятия.
Краер откинул голову, сделал несколько глубоких вдохов и выдохов и встряхнул руками, расслабляя мышцы. Потом он расстегнул пояс, задрал мокрую куртку и начал разматывать с себя нечто, напоминавшее в темноте помятый латный нагрудник. Вскоре под ногами у него образовалась изрядной величины бухта длинной темной веревки из просмоленной пеньки, которая не должна была скользить в руках даже после долгого пребывания в воде. Хоукрил наблюдал, как бывший квартирмейстер снял влажные перчатки, убрал их в карманы и неторопливо полез по стене с непринужденной ловкостью опытного верхолаза. Он выбрал колонну с каннелюрами,[2] проходившую через три ряда балконов, и вползал по ней, словно неторопливая тень, так беззвучно, что затаивший дыхание латник не слышал ни шороха. Вот он миновал один балкон, затем второй, поравнялся с третьим. И мгновение спустя веревка требовательно задергалась, призывая латника начать восхождение.
Хоукрил намотал веревку на кулак, уперся ногами в рифленую поверхность колонны и с мрачной решимостью начал карабкаться к глядевшим с неба крупным звездам.
Путь до третьего балкона под ярким лунным светом оказался очень длинным, так что Хоукрил с трудом переводил дух, когда наконец опустился на корточки возле Краера и дважды стукнул своего сподвижника пальцем по ноге, говоря тем самым, что готов к дальнейшим действиям. Квартирмейстер склонился к уху Хоукрила и почти беззвучно прошептал:
— Не нравятся мне все эти двери. Обычный шпагат с колокольчиком сможет поднять тревогу получше любого колдовства.
Хоукрил обвел взглядом выходившие на балкон двери. Они представляли собой изящно выделанные металлические рамы с большими стеклами, а за ними плотно задернутые шторы полностью скрывали от нескромных взоров все сокровища, что находились внутри, а также, возможно, и их охранников.
— Ты квартирмейстер, тебе виднее, — пробормотал он, пожав плечами. — Ну, так куда полезем?
