При его последних словах лицо Эмбры Серебряное Древо переменилось. На мгновение в его искаженных чертах отобразилось больше гнева, чем Мрессе когда-либо доводилось видеть, а глаза сверкнули яростным пламенем.

Но сразу же — ведь девочка происходила из рода баронов Серебряного Древа, черты лица смягчились, выражение стало безразличным, и далее баронесса Эмбра следила за тем, как ее обрекают неведомой, но, несомненно, плачевной участи, скрывая свои чувства за непроницаемой маской.

ИЗ ВСЕХ ЖИВОТНЫХ, которые охотятся на людей, нет ни одного, который внушал бы такой же страх, как ночной червь. В Дарсаре существуют и более крупные чудовища — говорят, что есть даже более беспощадные, — но в блестящей, похожей на гигантского угря твари, десятикратно превосходящей человека длиной, носящейся в воздухе на колоссальных крыльях летучей мыши и обладающей челюстями, способными пожрать сразу целую семью, есть что-то такое, что заставляет людей рыдать и цепенеть от ужаса.

Ночные черви водились в долине Серебряной испокон веку. Когда солнце стоит высоко и заливает землю ярким светом, они неподвижно висят в воздухе, обычно укрываясь под густыми кронами в чащах, или неспешно летают над болотами, где не бывает людей, а с наступлением сумерек вылетают кормиться. Корова, несколько овец или коз являются для них более лакомой добычей, чем человек, но некоторые из этих чудищ любят охотиться именно на людей. Есть и такие, которые предпочитают вылетать за добычей при свете дня. Похоже, что некоторым из них нравится даже насмехаться над людьми, разоряя и разламывая ловушки, которые те ставят против них, а то и просовываясь в окна, опрокидывая кровати, заставляя несчастных обитателей забиваться по углам и поселяя в их душах мертвящий ужас, перед тем как вновь наброситься на них, чтобы терзать и пожирать.

Есть и такие, которые питают пристрастие к мясу людей определенного баронства или города, а то и одной семьи. Все они ненавидят тех, кто в состоянии причинить им наибольший вред: лучников и волшебников. Менестрели часто поют легенду о Маерданте, у которой погибла чуть не вся семья — сначала дяди, потом дочь, а потом сын, — из-за того, что те были способны заклинаниями отгонять темных летунов, повадившихся поедать их овец. В конце концов она сама выдумала заклинания, которые позволили ей принять образ ночного червя, и в таком виде затаилась рядом со своим почти опустевшим домом.

Когда появился очередной крылатый охотник, ей удалось уцелеть и самой убить чудовище только потому, что он проникся любовными чувствами к неожиданно попавшейся самке, а не растерзал ее в первый же момент.

Тело, найденное слугами, пришедшими за своей тяжело израненной хозяйкой, оказалось шестидесяти футов в длину от плеч с огромными кожистыми крыльями до конца щетинившегося шипами хвоста. Даже истерзанное в схватке, мертвое чудовище выглядело таким изящным и таким смертоносным, что мало кто решался приблизиться к нему. У него было множество заостренных голов, и каждая из них заканчивалась клювом, похожим на птичий, но длиной равнявшимся росту высокого мужчины и усеянным множеством острых, похожих на акульи зубов; а глаза были белыми пятнами без какого-либо подобия зрачка. Даже жрецов кидало в дрожь, когда им приходилось по каким-то причинам оказываться рядом с мертвым страшилищем.

А этот ночной червь казался меньше других, но зато обладал чудовищными челюстями. Они, жадно щелкая, тянулись к Эмбре, и влечение, которое испытывала к девушке эта тварь, нисколько не походило на любовное.

Если, конечно, не считать любовью стремление пожирать свежеубитых, залитых еще дымящейся кровью волшебниц.

Владычица Самоцветов сплюнула в ладонь и, запинаясь, произнесла слово власти, которое она надеялась не применять еще многие и многие годы. Оно эхом разнеслось вокруг, а девушка резко взмахнула рукой и швырнула капли своей слюны в одну из раззявленных глоток. В то же мгновение по всему ее телу разлилась болезненная слабость, причиной которой, как она хорошо знала, послужило использование именно этого заклинания, и волшебница громко застонала.

В это мгновение к ней метнулась еще одна голова; громко клацнули темные зубы. Эмбра из всей силы оттолкнула ее, бросилась в сторону и, отчаянно дергаясь и извиваясь всем телом, покатилась по груде щепок. Ветви хлестали ее кожу, как языки пламени, и от этой боли подступавшая к горлу тошнота исчезла как не бывало.

Ночной червь, во чреве которого начало действовать заклинание, забился в конвульсиях, отчаянно выбрасывая во все стороны длинные черные шеи. Эмбра откатилась подальше и сквозь стиснутые зубы прошипела еще одно, последнее слово, которое должно было довести ее магическое действо до конца.

Ночь взорвалась, рассыпавшись крупным дождем яростного колдовского пламени и клочков погибшего чудовища. Покрытая густой росой земля сотряслась. Поблизости испуганно вскрикнули двое мужчин.

Кровь забрызгала все ближние деревья и капала с листьев, громко шлепая по земле. Сырое дерево и обрывки плоти, шипя, тлели в угасавшем пламени, а черные капельки, разлетевшиеся после взрыва, оседали на спутанных ветвях и одежде троих беглецов. Из тех мест, куда попадали капли, поднимались тонкие струйки дыма.

Владычица Серебряного Древа дымящимся лоскутом ночной рубашки стряхнула с ноги чуть выше колена крупный горящий клок. Судорожно хватая ртом воздух, она попыталась загнать обратно подступавшую к горлу рвоту… и каким-то образом ей это удалось.

— Змея в Тенях! — устало, почти не повышая голоса выругалась она (это было самое крепкое выражение из всех, употреблявшихся в Долине).

Освободившись от воткнувшегося в кожу острого как кинжал обломка ветки — Эмбра просто выдрала его вместе с клочком кожи, оставив на ребрах кровоточащую ссадину, — она раз жадно глотнула холодного ночного воздуха, несколько раз моргнула и взглянула в глаза Хоукрилу Анхару.

Волосы латника тлели в тех местах, на которые попала кислотная сукровица ночного червя, а на его покрытом каплями пота и пятнами копоти лице застыло выражение благоговейного ужаса. Краер, так же как и оба его спутника облепленный ошметками внутренностей монстра, встал рядом с другом и, не говоря ни слова, протянул Эмбре темный сверток, в котором она узнала свою одежду, положенную в мешок.

— Потом, — огрызнулась она и повелительно взмахнула рукой вдоль просеки, проделанной в лесу ее первым заклинанием. Когда ни один из мужчин не пошевелился, она проворчала нечто невнятное и заковыляла вперед в одиночестве. Эти двое были не героями, а парой остолбенелых идиотов…