пониманием от­носился к людям. Можно сказать, философски.

– Раз судьба, тогда понятно, – пожалел Пека Олика. Потому что в глубине души Пека был добрый. Только очень в глубине.

Сначала Пека не хотел близко знакомиться с Оликом. С какой стати? Ну, подумаешь, не хватило однажды чело­века для игры в “качалу-вышибалу”, вот и кликнули ры­жего новичка, который топтался у своей калитки. А он с той поры: “Можно, я снова с вами поиграю?.. Вы не будете возражать, если я с вами покачаюсь на досках?.. А давайте сделаем вместе воздушного змея…” Пека дулся и морщил­ся. Но не врубишь ведь в упор человеку: “А ну катись да­вай подальше”. Неловко всё-таки. К тому же Андрюша ска­ зал однажды:

– Ну что поделаешь, раз он такой? Пусть бегает с на­ми, если хочет.

Пека возразил, что этот Олик прилипала и неженка.

– С чего ты взял, что неженка?

– Вежливый и незагорелый.

– Чего же плохого, если вежливый, – рассудил Анд­рюша. – А незагорелый потому, что к таким загар всегда плохо пристает. У кого волосы такого цвета…

– Имя какое-то девчоночье…

– А полное знаешь какое? Ольгерд! Он говорит, что родители так его назвали в честь предка. Тот был какой-то князь. Давным-давно.

– Пфы, князь… Вермишелина.

– Зато у него фамилия для нас подходящая. Будет тре­тий Ук.

Дело в том, что Андрюша был Сухорук, а Пека – Тонколук. Оба они ценили такое сходство: “Мы – два Ука”.

– А у этого князя какая фамилия?

– Ковальчук.

– Ха! “Ковальчук” же на “юк” оканчивается!

– Ох, Пека-Пека… – пожалел его Андрюша за без­грамотность.

Пека слегка смутился и сказал:

– Ну и фиг с ним…

С той поры Олик с утра до вечера был с друзьями. И не уставал радоваться. Вот и сейчас:

– Нет, в самом деле! Я знаете что думаю? Нам обяза­тельно-обязательно надо сделать так, чтобы…

– Стоп, – велел Пека. Встал перед Оликом. Деловито выдернул у него из-под модных белых штанишек голубую матроску и майку. Пригляделся к животу.

– Это… зачем? – оробел Олик.

– Смотрю, нет ли у тебя на пупу регулятора. Чтобы убавить громкость. И длинность речи…

– Ну чего ты, – тихонько сказал Андрюша Пеке. – Он же не виноват, что такой…

А Олик наконец спохватился:

– Ой… Я опять разболтался, да? Не обижайтесь, по­жалуйста, я постараюсь следить за собой.

– Ты тоже не обижайся, – попросил Андрюша. И по­мог Олику заправить матроску. А на Пеку посмотрел вы­разительно.

Олик вроде бы даже обрадовался:

– Что вы! И не думаю обижаться! На дружескую кри­тику не может быть никакой досады, это было бы не­справедливо. А тем более среди тех, у кого даже фамилии похожие… Так вот, я продолжаю свою мысль. Нам обяза­тельно надо придумать свою эмблему! Например, такую: серебряный рыцарский щит, на нём голубые буквы “у” и “ка”, а наверху полное название нашей организации.

– Какой ещё организации? – сказал Пека.

– Это мы должны придумать! Например, “Три мушке­тёра”. Или “Три танкиста” – есть такая песня старинная, очень хорошая: “Три танкиста, три весёлых друга…” В об­щем, что-нибудь литературное, чтобы всем было ясно…

– “Три толстяка”, – усмехнулся Андрюша.

– Ха-ха-ха! – с готовностью развеселился Олик. – Мы такие толстяки! Особенно я!

– Тогда “Три поросёнка”, – мрачновато пошутил Пека.

Андрюша посмотрел на него.

– Поросёнок, по-моему, один…

Пека всегда выглядел так, словно он вылез из печ­ной трубы, слегка почистился, но до конца это дело не довёл. Чёрные волосы его торчали сосульками, на круг­лых щеках – тёмные разводы, обтрёпанные джинсы и майка – в чём-то вроде графитовой пыли. При всем при этом Пека ухитрялся сохранять деловой, сосредото­ченный вид.

На дружескую критику Пека не обиделся. Почти. Толь­ко скользнул угольными глазами по Андрюше (тот был в новых синих трусиках и чистой голубой майке) и по очень аккуратному Олику.

– Ничего, побываем на пустыре – все сделаемся оди­наковые.

Олик спросил с опаской:

– А что там, на этом пустыре?

– Придёшь – увидишь. Трущобы…

– А… это далеко?

– Близко, не бойся…

Ямской пустырь лежал, на месте старой Ямской улицы. Улицу и окрестные переулки с ветхими домами срыли, а строить новые здания не спешили. Вот и раскинулось про­странство с грудами битого кирпича ,, гнилыми брёвнами и ржавым кровельным железом. Кое-где вокруг старых фун­ даментов кустились рябины и черёмуха. Пустырь зарос ре­пейными джунглями, татарником и местной разновидно­стью крапивы, которую Маркони называл по-научному: “Уртика каннабина”. Возможно, в названии была отражена её каннибальская суть.

На пустыре жили вороны (не мутанты, а обычные, до­бродушные), воробьи, полевые мыши, бездомные коты и Пим-Копытыч.

– А почему его так зовут? – спросил Олик. Он понял, что разговор о рыцарском названии не находит поддержки, и сменил тему. – Какое-то не совсем обычное имя и от­чество.

– Это не имя-отчество, а просто имя, – пробурчал Пека.

– Точнее, прозвище, – разъяснил Андрюша. – Про­износится и пишется через чёрточку.

– А он кто? Сторож?

Пека хмыкнул:

– Чего там сторожить-то…

– А зачем он там живёт? Разве может человек жить в трущобах?

– Во-первых, может, – вздохнул умудрённый жизнью Пека. – Во-вторых, он даже и не человек.

– А кто?

– Он, видимо, бывший домовой, – стал объяснять Андрюша. – А теперь бомж…

– Кто?

– Ну, личность без определенного места жительства… Раньше жил в доме у какой-то старушки, в другом районе, но старушка умерла, а дом снесли. Он поселился на старом стадионе под трибуной, но трибуна потом сгорела. Вот он и перебрался на пустырь. Отыскал подполье под развали­нами, там и прописался…

– Разве у домовых бывает прописка?

– Ох, ну это просто так говорится. В общем, живёт, и дело с концом… Мы с ним в прошлом году познакомились, когда там в сыщики-разбойники играли…

– Никогда не видел домовых, — осторожно сказал Олик. – Даже не думал, что они существуют в действи­тельности… А как он выглядит?

– Придёшь – увидишь, – отозвался Пека.

– Неужели он самая настоящая нечистая сила?

– Не вздумай так при нём выразиться, – предупредил Андрюша.

– Разумеется, не вздумаю! Да я же ведь и не в обид­ном смысле…