какими-то специями жилище вождя. Вождь нкуенго оказывается очень черным и весьма моложавым: он сидит на каком-то насесте в глубине хижины. При моем появлении он не подает никаких признаков жизни — не встает и не здоровается. Меня это почему-то злит — и я, тоже молча, опускаюсь на какой-то пень, торчащий из пола хозяйской «квартиры». Тут вождь расплывается в белозубой улыбке и заявляет по- английски:

— Теперь я тебя вижу, Ндблунга! — И тут же поясняет, что это дословный перевод местного приветствия; оказывается, в противоположность нашему этикету, у нкуенго вошедший не должен возвышаться над хозяином, ему нужно как можно быстрее сесть — и уж потом хозяин поздоровается с гостем. Нкуенго, обращаясь к старшему в роду, всегда опускаются на корточки.

Вождя зовут Вокухамба, он холост (негоже, чтобы он пошел по рукам соплеменниц — как другие мужчины племени). Первым делом Вокухамба получает от меня три бумажки по сто долларов и долго разглядывает каждую из них на свет, льющийся в маленькое круглое отверстие в потолке.

— А то бывают жулики, — ворчит он, — особенно янки.

Затем вождь посвящает меня в «меню» магических услуг, а заодно объясняет, с чем связан каждый из ритуалов. Выясняется, что духи могут выполнить и вполне невинные желания: например, помочь похудеть или преуспеть в каком-нибудь обучении, наукам или искусству, — подобные обряды совершаются при помощи ритуальных танцев и дополнительных затрат не требуют. Задание посложнее — например, привлечение власти — потребует заклания девственной телочки и испития «клиентом» ее крови (в этом случае придется выкупать у племени корову). А вот для наказания врага смертью необходимо принести духам в жертву… белого младенца!

При этом известии мне становится не по себе, и я тихо спрашиваю Вокухамбу — впрочем, не надеясь на честный ответ:

— И часто такое заказывают?

— Белые люди хотят убить очень часто! — Вокухамба сокрушенно качает головой. — А младенца можно купить в Кейптауне.

Я заявляю, что уж у нас-то, у русских, душа добрая, зря обижать никого не станем. Вокухамба заметно огорчается:

— Это здесь в гостях вы добрые, денег не жалеете, а у себя дома бываете злые, негостеприимные. В вашей северной стране недавно обидели нашего брата йоруба — просто так, ни за что…

Догадавшись, что речь идет об инциденте с избитым в Москве послом Ганы, пытаюсь принести извинения от имени всего нашего народа.

— Не беспокойся, — останавливает меня вождь, — возмездие уже идет на север. Верховный вождь йоруба, которому подчиняемся и мы, нкуенго, собрал всех жрецов на совет в Кумаси.[13] Совет вынес смертный приговор всем, чей череп почти гол…

«Вероятно, речь идет о скинхедах», — размышляю я и пытаюсь проверить догадку у Вокухамбы — но вождь не склонен вести дальнейшую беседу и просит меня перейти к заказам. Пытаясь не думать о судьбе несчастных младенцев и скинхедов, я останавливаюсь на трех просьбах к духам, от которых, на мой взгляд, никому не будет вреда: я хочу похудеть, получить прибавку к зарплате и продвижение по службе. Вокухамба кивает и говорит, что в 300 долларов мои представления о счастье вполне укладываются.

Меня селят в отдельную хижину, где мне предстоит провести последующие семь дней. Конечно, оставаться наедине с диким народцем жутковато, но то, что некоторых «клиентов» показывают по телевизору и после визита сюда, меня несколько успокаивает. Лучшими колдуньями у нкуенго считаются девственницы 14–15 лет, чей дар перешел к ним по материнской линии — и ко мне приставляют Абделе. Она сносно владеет английским (вообще худо-бедно на этом языке можно объясниться с любым нкуенго). Я беспокоюсь, что меня попытаются вырядить в набедренную повязку, как у всего племени, но нкуенго, похоже, не питают склонности к показной первобытности. Деревянный топчан в моей хижине даже снабжен матрасом и антимоскитной сеткой, которая спасает меня от атак всяких летучих гадов, а у входа в жилище висит рукомойник. К моему ложу прилагается и стеганое одеяло (по ночам тут прохладно), но в санитарных целях я укрываюсь махровым полотенцем, привезенным с собой. Еще я, честно говоря, опасаюсь замаскированных под ритуальные процедуры сексуальных притязаний со стороны аборигенов. Но Абделе успокаивает меня: оказывается, мужчина-нкуенго не может получить полноценного удовольствия с белой женщиной — ну, если только от осознания, что «имеет» белую. Оказывается, дамы племени нкуенго обладают настолько развитыми мышцами влагалища, каких белой женщине не добиться и годами тренировок. Сильное принудительное сжатие этих мышц обеспечивает их кавалерам такую яркую гамму ощущений, что белая женщина после этого кажется «безвкусной», оставаясь лишь статьей дохода для предприимчивых черных жиголо.

Дни, как я скоро обнаруживаю, здесь похожи один на другой как две капли воды (Абделе говорит, что в этом есть некий магический цикл), а вот ночи «в гостях» запомнятся мне надолго… В первую ночь я дрожу от чьих-то душераздирающих воплей. Мне представляется, что это нкуенго справляют один из своих кровавых шабашей с обильными жертвоприношениями. Но наутро узнаю, что так «плачет» гиена. Во вторую мне кажется, что воют львы, но утром Абделе уверяет, что эти страшные хищники, к счастью, мигрировали в другую часть саванны, а так, не сдерживая эмоций, местные пары занимаются любовью. Третьей ночью я уверена, что не могу уснуть от звуков плотских утех, но с утра выясняется, что это одна женщина-нкуенго избила своего мужа, застав его в хижине у другой. Следующей ночью я подскакиваю от громкого шороха, раздающегося прямо возле моей лежанки. В ужасе схватив с пола фонарь, вижу в его свете огромного бабуина. Я истошно кричу. Прибегают нкуенго и выгоняют незваного гостя палками. Мне говорят, что бабуина бояться не надо: просто у него сейчас брачный период и ночами ему не спится.

А как-то в ночи мне чудится, что нестройный мужской хор исполняет… русский блатной хит «Таганка, все ночи полные огня!» Я высовываюсь из-за занавески и понимаю, что это не сон: совсем рядом тусуется группа вдребезги пьяных лысоватых мужичков лет по 50 с солидными брюшками. Один из них — с ополовиненной бутылкой виски в руках (его лицо мне тоже кажется ужасно знакомым), видимо, спьяну принимает меня за аборигенку и орет на дурном английском:

— Ходи сюда, туземочка! Выпьем за голоса избирателей, ха-ха-ха!

Это явно мой герой, и я стремлюсь ему навстречу. Однако появляется целая толпа нкуенго и с воплями заталкивает меня назад в хижину, а потом что-то возбужденно объясняет «пришельцам».

Каждый день в 5 утра Абделе возникает на моем пороге с горшочком свежесваренного умрогхо. Пока я пью теплое, вываренное до состояния патоки пойло из высушенных на солнце стеблей молодой тыквы и ее незрелых семечек, Абделе приговаривает: «От такой еды глаз делается зорче, ум острее, тело стройнее, а кошелек толще». Наутро после неожиданной ночной встречи с соотечественниками моя компаньонка мрачно сообщает, что группе русских, живущей в соседнем поселении нкуенго, не видать теперь победы на выборах как своих ушей. Духи разозлятся, что клиенты нарушили все порядки: напились и показались в соседней деревне…

Затем часов до 4 дня я наблюдаю бесконечные племенные песни и пляски и, когда велят, даже принимаю в них участие. И только потом мне дают очередное «лакомство» — высушенные на солнце бычьи хвосты с добавлением нтсцофу — острейшего местного перца, который, как полагают нкуенго, дает энергию, необходимую для повышения по службе.

Как-то днем совсем близко к нашей деревне подходит слон — и мы все прячемся по хижинам. Это вовсе не такое безобидное животное, каким кажется в зоопарке. Слоник долго беснуется в окрестностях, после чего оказываются поваленными и расколотыми бивнями в щепки сразу несколько деревьев.

Ближе к ночи мы всем племенем сидим у костра, разведенного на центральной «площади», поем песни и пьем сакубона — это что-то сильно алкогольное. Наверное, поэтому по вечерам меня сильнее всего преследует ощущение нереальности происходящего. К концу «срока» я, судя по собственным шортам, действительно, здорово худею — но, как мне кажется, больше не от магии, а с голодухи.