– На самом деле я и сама не знаю. Может, потому, что никогда не чувствовала себя одинокой, когда мы были вместе. Я имею в виду по-настоящему одинокой. Когда бы я ни вспоминала о тебе, у меня появлялось ощущение, что, пока ты рядом, я не столь одинока. А в тот день, ну, ты помнишь, когда разбушевался шторм, мне захотелось поцеловать тебя.

Лицо Хару ничего не выражало.

– Рада слышать, – сказала я.

Но мне стало невыносимо тоскливо. Пепельно-серый цвет снаружи был настолько насыщенным, что при виде спутанных волос Хару, развевающихся на ветру, я ощутила, какое расстояние отделяет нас от прошлого. Больше, чем между жизнью и смертью, шире, чем пропасть между нами.

Я позвала ее по имени:

– Хару!

Хару еле заметно улыбнулась, поправила волосы и взялась за дверную ручку совершенно естественным жестом, потом кивнула на прощанье, тронула мою руку и исчезла за дверью. Я подумала: «Если уж на то пошло, то единственным разом, когда мы вот так разговаривали друг с другом, был тот день…»

Дверь со стуком закрылась, а я все еще чувствовала холодок ее руки.

– Добро пожаловать обратно! – воскликнул Танака.

Я быстро огляделась и поняла, что снова в кафе.

– Ух, ты! Просто чудо! Что это был за фокус? – спросила я.

Я попыталась скрыть замешательство, но действительно была под впечатлением.

– Мило с твоей стороны! Вообще-то все было по-настоящему, – судя по голосу, Танака был слегка рассержен.

– По существу, Танака здесь играет роль мифического животного, которое, по представлениям китайцев, пожирает плохие сны, понимаешь? – сказал Мидзуо.

– Да, ты правильно сказал, – заметил Танака.

– Думаю, это так. Я была очень рада видеть ее. Не знаю… словно яд высосали из моей груди.

Я почувствовала, как постепенно возвращаюсь к реальности. Я убедилась, что мой разум и тело остались такими, какими должны быть. Мое дыхание и зрение были очень резкими и четкими, словно рассеивалась какая-то дымка.

– У тебя сейчас ощущение как после тяжелых физических нагрузок, да? – спросил Танака, с грохотом поставив на стойку передо мной стакан воды со льдом. – Это потому, что ты только что побывала далеко- далеко отсюда.

Ах да, тот грозовой день.

Стояла ранняя осень, и разбушевался тайфун.

Наши с Хару взаимоотношения неуклонно подходили к опасной черте, мы ругались всю неделю. Наша любовь к тому мужчине начала истончаться, мы ничего не могли поделать, чтобы изменить ситуацию к лучшему, поэтому постоянно ходили раздраженные и нервные. А наш возлюбленный почти не заглядывал к себе домой, но нам обеим уже было не до этого.

– На улице громыхает просто кошмарно, – сказала я.

Мне хотелось пойти домой, но я не могла, поэтому у меня не было выбора, кроме как сказать Хару что- нибудь. И я бездумно совершила ошибку – заговорила с ней. Но она ответила на удивление нормальным тоном.

– Хоть бы перестало. Ненавижу гром.

Она сдвинула брови. Это придало лицу интимно печальное выражение, и каждый раз, когда я его видела, я была очарована хотя бы на мгновение.

– Фуми! Помоги мне! Я боюсь!

Яркая вспышка молнии и почти сразу же раскат грома, такой сильный, что казалось, удар наносят прямо по голове. Впервые Хару сказала мне что-то подобное, поэтому я, остолбенев, посмотрела на нее и обнаружила, что она сидит лицом ко мне и улыбается, как маленькая девочка. И внезапно я поняла. Хару тоже знает. Любовная связь подходит к завершающему этапу, а после этого мы никогда больше не увидимся. Она знает это так же хорошо, как и я.

– Гроза совсем рядом, – сказала я.

– Я бы все отдала, чтобы она прекратилась, – ответила Хару.

Она отошла от окна, обогнула меня, притворяясь, что пытается спрятаться за моей спиной.

Без сомнения, из-за этой грозы ей стало одиноко.

– Не обманывай меня. Ты не боишься, – сказала я недоверчиво и обернулась посмотреть на нее.

– Вообще-то боюсь немного.

Она засмеялась. Я улыбнулась в ответ. А затем на ее лице отразилось удивление.

– Слушай, а ведь мы подружились. Ну хоть чуть-чуть?

Я кивнула.

– Знаешь, думаю, это так.

Комната была отгорожена от окружающего мира, снова и снова раздавались раскаты грома, приближаясь издалека. Воздух внутри стал плотным и тяжелым, и возникло ощущение, что даже наше