столько лет жизни, не противоречит тому, что я узнал там, наверху. Но еще слишком многие так не думают, потому что члены научного сообщества, ставшие заложниками материалистического воззрения, упрямо твердят, что наука и духовность не могут сосуществовать.

Они заблуждаются. Именно поэтому я и пишу эту книгу. Необходимо оповестить людей о древней, но в высшей степени важной истине. По сравнению с ней все другие эпизоды моей истории вторичны — я имею в виду загадочность заболевания, то, каким образом у меня сохранялось сознание в ином измерении на протяжении недельной комы и как мне удалось выздороветь и полностью восстановить все функции мозга.

Безоговорочная любовь и благожелательность, познанные мной во внетелесном путешествии, — единственно важное открытие, которое я сделал. И я твердо знаю, что следом за ним мне откроются и остальные усвоенные там знания. Я знаю сердцем, что мое предназначение — поделиться с людьми этим самым основным знанием, настолько простым, что его с легкостью воспримет даже ребенок.

Дня два слово «среда» не сходило с уст доктора, когда он говорил о моих шансах выжить. Он надеялся к среде увидеть некоторое улучшение. Но наступила среда, а никаких сдвигов в моем состоянии не наблюдалось.

— Когда я смогу повидать папу? — без конца спрашивал Бонд у Холли.

Два дня она уклонялась от ответа, но в среду утром сдалась.

В понедельник вечером Холли сказала Бонду, что я на время останусь в больнице, так как «заболел», и он, исходя из маленького опыта своей жизни, решил, что это может быть кашель, ангина или головная боль. Конечно, он уже успел понять, какой сильной может быть головная боль. Но когда в среду Холли привезла его в больницу, он, естественно, ожидал увидеть нечто иное, чем то, что предстало перед ним на больничной кровати.

Бонд увидел человека, который уже только отдаленно напоминал его папу. Если вы смотрите на спящего, то понимаете, что в его теле обитает душа. Ее присутствие чувствуется. Любой врач, однако, скажет вам, что совсем другое дело, когда человек в коме. Он лежит перед вами, но возникает странное, почти физическое ощущение, что душа покинула его.

Наши дети всегда были очень близки, еще с того момента, когда Эбен радостно вбежал в родильную палату, чтобы подержать на руках новорожденного братца, которому было всего несколько минут от роду. В среду Эбен встретил младшего брата у больницы и постарался более или менее позитивно объяснить ему мое состояние. А поскольку он и сам еще был мальчишкой, то предложил идею, которую, как он думал, Бонд должен был оценить.

— Давай изобразим, что происходит с папой, чтобы он посмотрел эту картинку, когда ему станет лучше.

И вот они разложили на столе в больничной столовой большой лист оранжевой бумаги и изобразили то, что происходило в моем организме, погруженном в кому. Они нарисовали лейкоциты в виде солдатиков с саблями, защищающих осажденную территорию мозга. И проникшие в него бактерии Е. coli, в военной форме немного иного вида и тоже вооруженные саблями. В общем, это была картина рукопашной, и по обе стороны фронта валялись сраженные воины.

По-своему это была довольно верная картина. Единственную неточность в таком упрощенном изображении более сложной борьбы, происходившей в моем организме, представлял сам ход сражения. В варианте мальчиков сражение велось благородно, находилось в самом разгаре и исход его был неопределенным. Но, сидя рядом с братом за столом с разбросанными на нем цветными фломастерами и внося свою лепту в наивную версию событий, Эбен знал, что на самом деле исход сражения не так уж неизвестен.

И он понимал, чья сторона побеждает.

Первый раз оказавшись в Стране Червяка, я не осознавал себя, не знал, кто я, что я и даже был ли я вообще. Я там — это крошечная точка сознания в вязком, черном и мутном нечто, которое, казалось, не имело ни конца, ни начала.

Однако потом я себя осознавал, понимал, что принадлежу Богу и что ничто — абсолютно ничто — не в силах отнять это у меня. Опасение (ложное), что нас могут каким-то образом отделить от Бога, является причиной всех и всяческих страхов во Вселенной, и лекарством от них — полученным мной первоначально во Вратах и окончательно в Средоточии — было ясное, уверенное понимание, что ничто и никогда не может разлучить нас с Богом. Это знание — оно остается единственно важным фактом, который я когда-либо узнал, — лишило Страну Червяка ужаса и позволило увидеть ее такой, какой она и была: не очень приятной, но необходимой частью мироздания.

Многие, как и я, побывали в высшем мире, но большинство из них, находясь вне земного тела, помнили, кто они. Они знали свое имя и не забывали, что живут на Земле. Они осознавали, что их родственники ждут их возвращения. Еще многие встречали там умерших друзей и родственников, и те сразу их узнавали.

Пережившие клиническую смерть рассказывали, что перед ними проходили картины их жизни, они видели хорошие и дурные поступки, которые совершали в течение жизни.

Я ничего подобного не испытывал, и если проанализировать все эти рассказы, то станет ясно, что мой случай клинической смерти необычный. Я был совершенно независим от своего земного тела и личности, что противоречит типичным явлениям клинической смерти.

Я понимаю, что утверждать, будто я не знал, кто я и откуда пришел, несколько странно. В конце концов, как я мог узнавать все эти невероятно сложные и прекрасные вещи, как я мог видеть рядом с собой девушку, цветущие деревья, водопады и деревни и при этом не осознавать, что все это испытывал именно я, Эбен Александер? Как я мог все это понимать, но не помнить, что на Земле я был врачом, доктором, имел жену и детей? Человеком, который видел деревья, реки и облака не впервые, оказавшись во Вратах, а множество раз, начиная с детства, когда рос в очень конкретном и земном месте, в городе Уинстон-Салем, Северная Каролина.

Лучшее, что я могу предположить в качестве объяснения, — это то, что я находился в состоянии частичной, но благодатной амнезии. То есть забыл о себе некоторые важные факты, но только выиграл от этой недолгой забывчивости.

Что же я выиграл от того, что забыл себя, земного? Это позволило мне целиком и полностью проникнуть в миры, лежащие за пределами нашего мира, и не беспокоиться о том, что осталось позади. Все время своего пребывания в иных мирах я был душой, которой нечего терять. Я не тосковал о родине, не скорбел о потерянных людях. Я появился из ниоткуда и не имел прошлого, поэтому с полным спокойствием воспринимал обстоятельства, в которых оказался, — даже первоначально мрачную и отвратительную Страну Червяка.

А поскольку я абсолютно забыл свою смертную личность, мне был предоставлен полный доступ к настоящей космической душе, какой я действительно являюсь, как и все мы. Еще раз скажу, что в каком-то смысле мой опыт можно сравнить со сном, в котором что-то помнишь о себе, а что-то начисто забываешь. И все-таки эта аналогия справедлива лишь отчасти, поскольку — не устаю напоминать — и Врата, и Средоточие ни в малейшей степени не были воображаемыми, иллюзорными, а, напротив, в высшей степени реальными, подлинно существующими. Создается впечатление, что отсутствие у меня памяти о земной жизни во время пребывания в высших мирах было преднамеренным. Именно так. Рискуя слишком упростить проблему, скажу: мне было позволено умереть как бы более окончательно и безвозвратно и проникнуть в иную реальность глубже, чем большинству больных, перенесших клиническую смерть.

Знакомство с обширной литературой об опыте клинической смерти оказалось очень важным для понимания моего путешествия во время комы. Не хочу показаться каким-то особенным и самоуверенным, но скажу, что мой опыт был действительно своеобразным и специфическим и благодаря ему сейчас, три года спустя, прочитав горы литературы, я точно знаю, что проникновение в высшие миры является поэтапным процессом и требует, чтобы человек освободился от всех привязанностей, какие имел прежде.

Мне было легко это сделать, поскольку у меня отсутствовали какие-либо земные воспоминания, и единственный раз я испытал боль и тоску, когда мне пришлось вернуться на Землю, откуда я начал свое путешествие.

Большинство современных ученых придерживаются мнения, что сознание человека — это цифровая информация, то есть практически такого же рода информация, которую обрабатывает компьютер. Хотя некоторые частицы этой информации — например, наблюдение живописного заката, слушание прекрасной симфонии, даже любовь — могут казаться нам очень серьезными и особенными по сравнению с другими бесчисленными частицами, хранящимися в нашем мозге, на самом деле это иллюзия. Качественно все частицы одинаковы. Наш мозг формирует внешнюю реальность, обрабатывая информацию, которую получает от органов чувств, и преображая ее в богатый цифровой ковер. Но наши ощущения — всего лишь модель действительности, а не сама действительность. Иллюзия.

Разумеется, я тоже придерживался этой точки зрения. Помню, еще в медицинской школе мне приходилось слышать доводы в пользу мнения, что сознание — не что иное, как очень сложная компьютерная программа. Спорщики утверждали, что десять миллиардов нейронов мозга, пребывающих в постоянном возбуждении, способны обеспечивать сознание и память на протяжении всей жизни человека.

Чтобы понять, как мозг может заблокировать нам доступ к знаниям о высших мирах, нужно допустить — хотя бы гипотетически, — что сам мозг не продуцирует сознание. Что, скорее, он своего рода предохранительный клапан или рычаг, на время нашей земной жизни переключающий высокое, «нефизическое» сознание,