он, уходя, не забыл свою дорогу.

— Но каковы же цели этих ночных прогулок?

— В точности этого не знает никто, но небу или аду, надо полагать, ОНА совсем не нравится, потому что по истечении часа ОНА обязательно возвращается. Когда она возвращается в свою комнату, оттуда некоторое время продолжают доноситься неясные звуки, словно она занимается домашними делами, затем все успокаивается на следующие пять лет.

— Агнес, а вы верите во все это?

— Конечно, нет, как вы прекрасно понимаете, да и годы, проведенные в монастыре, навсегда излечили меня от этого вздора, но все в замке в это верят, и я поостерегусь объявлять о своем неверии. Впрочем, мадам Кунегунда, моя гувернантка, еще содрогается, как она говорит, после очередного явления МОНАШКИ слугам замка, и общий ужас, охвативший всех слуг, и причудливые манеры, которые она им представила, а также общий вид духа были очень похожи на один из тех рисунков, что вы видите.

И, выхватив один из рисунков, она показала мне его. Там, среди кучи голов, была изображена шутовская фигура старухи, которая странным образом походила на мадам Кунегунду, так что можно было подумать, что последняя — только очередное воплощение этих кошмаров.

— Я горю желанием, — ответил я, — увидеть оригинал.

— Немного терпения, и вы увидите лицо еще более ужасное, если это только возможно. Если оно вам понравится, делайте с ним все, что вам заблагорассудится.

Она поднялась, подошла к шкафу, стоящему у одной из стен комнаты, и, достав из ящика маленькую коробочку, открыла и протянула ее мне.

— Вы никогда не встречали оригинал этого портрета? — спросила она, глядя на меня.

Это был ее портрет.

Восхищенный ее подарком, я поспешил с чувством поднести изображение к губам. Я упал на колени и раскрыл перед ней всю силу своей страсти. Она вздыхала и отвечала на мои ласки, и, когда наш общий восторг достиг своей вершины, она вдруг громко вскрикнула, вырвалась и выбежала из комнаты через дверь, ведущую в сад.

Не понимая, чем вызвано это внезапное бегство, я вскочил, чтобы броситься за ней, но с неописуемым смущением заметил стоящую рядом со мной баронессу, которая глядела на меня, задыхаясь от ярости. Бешенство не давало ей говорить, а что касается меня, то мое замешательство было слишком велико, чтобы я мог что-либо сказать. Через несколько мгновений она перевела дух:

— Итак, я точно видела, что тебя увлекает кокетство моей племянницы, и я принесена в жертву этой маленькой шлюхе! Но в одном я, по крайней мере, счастлива: я не одна буду лить слезы сожаления, вы тоже узнаете, что такое безнадежная любовь! Со дня на день мы ждем распоряжения отправить Агнес в Мадрид. Как только она туда приедет, она примет обет, и между вами встанет непреодолимая преграда. Оставьте меня, — продолжала она, увидев, что я собираюсь ее прервать, — мольбы бесполезны, ничто теперь не сможет изменить мое решение. Ваша возлюбленная станет узницей в своей комнате и покинет замок только для того, чтобы сразу отправиться в монастырь. У нее теперь будет время подумать, к чему ее привело пренебрежение своим долгом, а что касается вас и всяких попыток с вашей стороны помочь ей, то могу сказать, что ваше присутствие здесь с этого момента никому удовольствия не доставит. Ваши родители отправили вас сюда не для того, чтобы вы смущали покой моей племянницы. Вы должны еще посмотреть мир, и я очень огорчена, что так долго мешала продолжению вашего образования. Прощайте, сеньор. Помните, что завтра утром мы видимся в последний раз.

Опалив меня взглядом царственного презрения, она вышла из комнаты. Я сразу вернулся к себе, где и провел ночь в поисках средства, которое пфмогло бы мне вырвать Агнес из когтей ее тетки. Но слова баронессы были очень конкретны, оставаться в Линденберге хоть на один лишний день было нельзя. Назавтра я объявил барону о своем отъезде.

Барон так искренне убеждал меня, что он очень огорчен этим обстоятельством, продемонстрировал мне такие свидетельства своего участия, что мне показалось, что я могу рискнуть и посвятить его в наши заботы. Однако едва я произнес имя Агнес, он прервал меня и дал мне понять, что это то дело, в которое он не намерен вмешиваться.

Я понял, что любые разговоры бесполезны. Здесь, безусловно, была рука баронессы, а я не знал, какую власть она над ним имеет. Напрасно я просил также разрешения увидеться с Агнес перед отъездом — я покидал замок в похоронном настроении.

Барон дал мне понять, что только присутствие племянницы мешает моему более длительному пребыванию в замке, но, горячо сжав мою руку, добавил, что, как только Агнес уедет, я могу рассчитывать на его дом, как на свой.

— Прощайте, Альфонсо, — сказала мне баронесса и на глазах у мужа протянула мне руку.

Я взял ее и хотел было поднести к губам, но она не позволила, а поскольку муж находился в другом конце комнаты, процедила сквозь зубы:

— Запомните, что мы с вами еще не рассчитались. Моя любовь к вам перешла в ненависть, и, как бы далеко вы ни были, моя месть найдет вас.

Ее взгляд подтверждал серьезность эти зловещих намерений. Я ничего не ответил и поспешил покинуть замок. Пересекая двор, я высунулся из коляски и долго не отрывал взгляда от окон вашей сестры. Но она не показывалась, и я, разочарованный, откинулся на сиденье кареты.

В качестве свиты у меня был только один француз, которого я нанял в Страсбурге вместо Стефана, и маленький паж, о котором я вам говорил. Своей сообразительностью, верностью, приятными манерами Теодор завоевал мое сердце, но он готовился оказать мне еще одну услугу, и с тех пор я смотрю на него как на своего ангела-хранителя.

Мы едва проехали полмили, когда, подскакав к окошку кареты, он заговорил на моем родном языке (на котором он к тому времени говорил правильно и без акцента):

— Будьте мужественны, сеньор! Пока вы прощались с бароном, я воспользовался моментом, когда мадам Кунегунда была в кабинете, и проскользнул в комнату, которая находится как раз над комнатой доньи Агнес. Я напел мотивчик немецкой песенки, хорошо ей знакомой, в надежде, что она узнает мой голос, и здорово получилось; я вскоре услышал, что открылось окно. Я быстро опустил конец веревки, которую предусмотрительно прихватил, а когда окно закрылось, я подтащил веревку, и вот что я нашел.

И он протянул мне маленький листок с моим именем. Я поспешил развернуть его: это была записка, написанная рукой Агнес.

Я не в состоянии передать вам радость, которая охватила меня, когда я прочитал эти строки. Я осыпал Теодора изъявлениями моей самой горячей признательности, — ведь благодаря ему все сразу изменилось. Конечно, я не позволил себе с ним никакой откровенности, но маленький проказник был слишком хитер, чтобы не разгадать моей тайны, и слишком скромен, чтобы дать понять, что он ее знает.

Я постарался выполнить указания Агнес буквально: мое путешествие сначала привело меня в Мюнхен, затем, оставив коляску на попечение Люка, моего французского слуги, я взял лошадь и вернулся, чтобы укрыться в деревне, расположенной примерно в четырех милях от замка Линденберг. Уже не помню, какую историю я рассказал хозяину трактира, где я остановился: он был, к счастью, наивен и не слишком любопытен и поверил на слово всем моим выдумкам. Я жил здесь с Теодором. Мы оба были переодеты, и никому не приходило в голову, что мы могли быть не теми, за кого себя выдаем.

К моему сожалению, две недели тянулись очень медленно. Уверенные в успехе своих новых ролей, к которым мы уже привыкли, однажды после полудня мы шли по главной улице деревни и вдруг наткнулись на двух женщин: одной из которых — юной и восхитительно красивой — была Агнес, зато другая была страшной, хромой и довольно неопределенного возраста. Я почувствовал, что бледнею, мои ноги в тот же