Панкрашиной? И кстати, не исключено, что попадется какая-нибудь знакомая фамилия вроде Цаплина или ему подобных.
Дзюба усмехнулся. Имя вора и мошенника Цаплина было широко известно в кругах оперов. Этот деятель пробавлялся тем, что каким-то немыслимым образом пробирался на приемы, презентации и прочие великосветские тусовки, причем даже на самые закрытые, обзаводился знакомствами, очаровывал людей и вступал с ними в разнообразные финансовые отношения, которые почему-то заканчивались быстро и плачевно для одной из сторон. И стороной этой был, конечно же, не Феликс Цаплин, а его новый знакомый. Иногда его арестовывали, иногда даже пытались посадить, но почему-то всегда возникали какие-то странные и непредсказуемые проблемы с доказательственной базой. И Цаплина отпускали. Более того, у сыщиков были все основания полагать, что Цаплин решал не только собственные финансовые задачи, но еще и выступал в качестве наводчика для преступников, имеющих несколько иную специализацию. Может быть, и здесь произошло то же самое? Кто-то увидел колье на Евгении Панкрашиной, оценил его немалую стоимость и банально «навел»? Кстати, вопрос о том, откуда Панкрашина получила такое дорогое колье, если не взяла напрокат, не купила сама и не приняла в подарок от любовника, так и повис в воздухе. Нет, решительно, дело об убийстве расползалось по всем швам.
– Антон, не знаешь, кого из ваших подключат к Генкиному делу? – спросил Дзюба.
– Знаю. Зарубина Сергея Кузьмича. А что?
– Ты ему скажи, что Генку могли убить из-за игры, – горячо заговорил Роман. – Понимаешь, там…
– Э, нет, – протянул Сташис. – Это не ко мне, это к Кузьмичу. Вот ему и излагай все свои идеи. Мне передать нетрудно, но я с детства не любил играть в испорченный телефон. Хочешь – поехали прямо сейчас, мне все равно в контору нужно, кое-какие бумаги отписать и Кузьмичу доложиться по одному вопросу, он как раз на месте, ждет меня.
– Так мне тоже в отдел надо, – расстроился Дзюба. – Начальник велел появиться. Из-за Генки, наверное. А ты долго на Петровке пробудешь?
– Как повезет. Но раньше восьми – половины девятого вряд ли уйду. Так что можешь успеть, если постараешься. Давай я тебя до метро подброшу.
Дзюба вышел у ближайшей станции метро, а Антон поехал в сторону Петровки, размышляя о том, как странно устроена жизнь. Для Евгении Панкрашиной певец Виктор Волько – божество, небожитель, она перекинулась с ним несколькими словами и потом весь вечер только о нем и говорила, глаза горели, и, если бы ее не убили, она бы, наверное, до гробовой доски этот момент не забыла и внукам рассказывала. А для Волько она – клоп на стене, он ее даже не запомнил. Когда-то в юности, стоя на краю страшной депрессии, похоронив в течение нескольких лет всю семью, Антон спасался чтением, к которому его приохотили обладавшие огромной библиотекой соседи. Тогда он читал все подряд, не обращая внимания на жанры, лишь бы отвлечься, лишь бы не думать, не вспоминать. Из этого колоссального массива прочитанного то и дело выплывали на поверхность какие-то имена авторов, названия произведений, персонажи… Вот и сейчас он вспомнил «Письмо незнакомки» Стефана Цвейга. Она любила его всю жизнь, с детства до самой смерти, она родила от него ребенка, а он ее не помнил и даже имени не знал. И еще один вывод сделал Антон Сташис из всего, что узнал о Евгении Панкрашиной: Евгения Васильевна действительно крайне далека от светской тусовки и не привыкла к короткому общению с известными людьми, поэтому недолгий разговор с Волько произвел на нее такое неизгладимое впечатление.
К капризному изделию – портсигару – Алексей Юрьевич Сотников не возвращался с пятницы, давая впечатлениям и ощущениям вылежаться и остыть, по его собственному выражению. Зато в понедельник, вернувшись с «Кристалла» и взяв в руки мастер-модель, ювелир сразу увидел, что в ней не так, заперся в своей домашней мастерской и увлеченно принялся за работу. Просто удивительно, почему он не увидел и не понял этого три дня назад? Ведь все же очевидно! Впрочем, это естественно, так всегда бывает. Сначала долго и мучительно пытаешься понять, а когда понимаешь – приходишь в изумление оттого, что ответ, оказывается, лежал на поверхности.
В дверь постучали осторожно, но в то же время требовательно. Так стучал только сын Юрий. В стуке, издаваемом Маруськой, осторожности отродясь не бывало, в то время как в стуке жены не было требовательности. Сама человек творческий, она как никто другой понимала цену уединению и сосредоточенности.
– Юра, ты? – крикнул Сотников, не поднимаясь с места. – Что ты хотел?
– Пап, ты скоро освободишься? Я хотел тебе отрывок почитать, что-то у меня сомнения… И со стилем затык, все-таки почти двести лет прошло, я разговорным языком того времени не владею. Литературным еще так-сяк, классики начитался, а с разговорным полная беда. Может, подскажешь, как вывернуться, чтобы и художественно было, и со стилем не накосячить, и в то же время соблюсти документальность.
Сотников улыбнулся, снял очки, которыми пользовался для работы – возрастная дальнозоркость вкупе с давнишней близорукостью заставляла постоянно менять стекла. Надев очки «для постоянного ношения», отпер дверь и вышел к сыну. Тот, как выяснилось, работал над ключевым моментом: 1845 год стал переломным в истории Ювелирного Дома Сотникова.
Юрий Алексеевич Сотников Первый родился в 1815 году, в 24 года женился, первыми появились с разницей в полтора года две дочери, и наконец в 1845 году супруга порадовала Юрия сыном, которого назвали, конечно же, Алексеем. Самому Юрию было в ту пору всего тридцать, его отец, Алексей Юрьевич Первый, недавно отпраздновал свой пятьдесят пятый день рождения, был полон сил и энергии и пока не собирался уступать своему первенцу бразды правления Домом Сотникова. Обезумевший от счастья Юрий Алексеевич Первый решил сделать для обожаемой супруги брошь в память о знаменательном событии, в которую намеревался вложить всю свою любовь и благодарность за долгожданного наследника. Сперва у него появилась идея сделать серьги, ибо рожденная им мысль лучше всего укладывалась именно в это ювелирное изделие, но увы! В ту пору дамы серег не носили: мода середины девятнадцатого века требовала, чтобы женские ушки были плотно прикрыты волосами. И он стал делать брошь. Супруга Юрия Алексеевича имела весьма разностороннее образование, посему замысел любящего мужа был ей понятен и довольно быстро угадан: «Любовь зарождается в одно мгновение, крепнет со временем и длится вечность».
Через несколько месяцев после рождения сына, когда закончилось молоко (никаких кормилиц в роду Сотниковых не признавали, пользовались их услугами только по необходимости, продиктованной состоянием здоровья роженицы) молодая мать начала выезжать в свет. Разумеется, новая брошь постоянно была приколота к корсажу ее платья. Не прошло и нескольких дней, как к владельцу Дома Сотникова Алексею Юрьевичу Первому обратились с просьбой сделать нечто подобное, только смысл должен быть другим: подарок предполагался ко дню рождения матушки заказчика. В тот раз Алексей Первый только плечами пожал и переадресовал клиента к своему сыну: он это придумал, к нему и обращайтесь.
А Юрий Алексеевич заказ принял с удовольствием и выполнил, не жалея творческой фантазии. За первым заказом последовал второй, третий… И Юрий Алексеевич отправился к отцу для серьезного разговора. Спрос на «сентиментальные» изделия зародился не вчера, традиции требовали, чтобы, например, в первый год после тяжелой утраты не носились никакие украшения, кроме так называемых траурных. Траурные кольца изготовлялись повсеместно и были явлением совершенно обычным. Точно так же большим спросом пользовались украшения, символизирующие признание в любви и заверения в вечных чувствах. Но ведь кроме траура и влюбленности есть и другие периоды в жизни человека, и самые разнообразные события, и самые разные чувства, которые хочется передать и увековечить в ювелирном изделии. Это было первой частью концепции, с которой молодой ювелир явился пред очи своего батюшки.
Второй же частью было предложение переориентироваться на другой слой потребителей. Если до сего дня основными покупателями изделий Дома Сотникова была аристократия, то Юрий Алексеевич считал целесообразным перенести акцент на купечество и промышленников, а также на средний класс: пусть изделие будет дешевле, но зато продать их можно будет намного больше. Говоря современным языком, Юрий Алексеевич Первый ратовал за то, чтобы заменить эксклюзивность массовкой. Но, конечно, дело обстояло не совсем так, ведь он имел в виду выполнять только индивидуальные заказы, с учетом пожеланий клиента и всех сопутствующих обстоятельств. Только клиентами этими будет не исключительно богатое дворянство, а любой, кто захочет иметь изделие «со смыслом» и будет в состоянии заплатить за него. Чтобы сделать изделия доступными самому широкому слою потребителей, следует заранее
