человека во время пребывания в таком соблазнительно удобном кресле.

– А ее, видите ли, убили на следующий день после приема, – язвительно проговорил он. – Такая вот неприятность.

Ну просто не смог удержаться, чтобы не поддеть самовлюбленного певца. Бегающий по комнате продюсер замер, будто в соляной столб превратился, а Виктор Семенович Волько сделался землисто- серым.

– Но вы же не думаете… – забормотал продюсер. – Как вы можете… Это что же…

– Нет-нет, – поспешил успокоить его Антон. – Мы ничего такого не думаем. Просто у нас есть основания полагать, что во время этого приема что-то произошло. Может быть, неприятный разговор или неприятная встреча с кем-то. И мы пытаемся вычислить, в какой момент это случилось. Если Евгения Васильевна была во время разговора с вами в хорошем, ровном настроении и ничем ваше внимание не привлекла, значит, то, что произошло, имело место позже. Вот и все.

Продюсер с видимым облегчением перевел дух, к лицу Волько постепенно возвращался нормальный цвет.

– Боже мой, какой ужас, – тихо проговорил он. – Вот так живешь-живешь и…

Он не договорил, тяжело поднялся с кресла, и теперь стало заметно, что при всей своей холености он излишне полноват для своих лет.

– Прошу прощения, мне пора. У вас есть еще вопросы?

Оперативники поблагодарили и покинули негостеприимного вокалиста. Настроение у обоих было – хуже некуда, даже Антон, совсем мало знавший Колосенцева, и тот был расстроен, а уж про Дзюбу и говорить нечего.

– В любом случае, если что-то и произошло, то точно после разговора с Волько и с приятельницами, потому что в тот момент Панкрашина была в хорошем настроении, – задумчиво резюмировал Антон.

Они стояли на улице, возле машины Антона, наслаждаясь неожиданно проглянувшим солнышком. От вчерашней злой непогоды не осталось и следа.

– Но муж Панкрашиной уверяет, что она и домой ехала в хорошем настроении, – возразил Дзюба. – Значит, на этом приеме вообще ничего особенного не случилось.

– Муж – лицо заинтересованное, он мог и наврать, а правды мы все равно не узнаем.

Роман с удивлением посмотрел на Сташиса.

– Ты что, все-таки мужа подозреваешь?

Антон неопределенно пожал плечами. Это было одно из тех дел, когда ничего не складывается, все какое-то аморфное, расползающееся по швам при малейшем прикосновении. Вроде и подозревать некого, а вроде и каждого можно заподозрить…

– Надо опросить водителя мужа, мы с ним еще не разговаривали, – предложил Роман. – Но вообще-то Евгению Васильевну никто никогда в плохом настроении не видел, она умела скрывать, всегда была ровная и спокойная, молчаливая, но не тяжелая. Так и ее водитель говорит, и подруги.

– И дети, – добавил Антон, поскольку успел уже пообщаться со всеми детьми Панкрашиных и членами их семей. – Ладно, Ромка, ты прав, поехали к водителю Панкрашина, поспрошаем его, что да как. Кто работал двадцатого ноября?

Дзюба посмотрел в своих записях: водители, обслуживавшие Игоря Николаевича Панкрашина, работали через день, и тот, кто сидел за рулем в минувший вторник, как раз должен быть на работе сегодня.

При помощи нескольких телефонных звонков они выяснили, что водителя в гараже нет, он повез Панкрашина на деловую встречу куда-то в район Рублевки: горе горем, а заниматься бизнесом и делами фонда все-таки надо. Телефон водителя они получили без проблем, и тот ответил, что переговоры только начались, ждать ему здесь еще часа два-три, вряд ли меньше, и объяснил, как его найти. Оставалось надеяться на то, что Рублевское шоссе не перекроют в связи с проездом какого-нибудь партийного или государственного бонзы и им не придется терять время в совершенно бессмысленной, вызывающей тупую бессильную злобу пробке.

Удача – дама капризная. Сегодня настроение у нее было отвратительным, и, конечно же, оперативники попали именно под это самое перекрытие, потеряв два с лишним часа. Антон нервничал и ворчал, что, вот пока они тут стоят, Панкрашин закончит свои переговоры и уедет куда-нибудь. Они разминутся, и снова придется терять время на то, чтобы добраться до водителя. Дзюба на его ворчание никак не реагировал, молча смотрел в окно. Антон понимал, что мысли Романа направлены сейчас вовсе не на работу. Оно и понятно, всегда тяжело терять товарища, с которым несколько лет проработал бок о бок.

Наконец, машины хоть и медленно, но задвигались.

Автомобиль Панкрашина стоял там, где указал водитель, перед входом в здание клубного типа, где и переговоры удобно проводить, и ресторан есть, дабы заполировать удачную сделку совместной трапезой. В тот момент, когда оперативники подъехали, из здания вышел Игорь Панкрашин в сопровождении двух мужчин. Один из них пожал Игорю Николаевичу руку, попрощался и вернулся в здание, второй последовал вместе с ним к машине.

Дзюба пулей вылетел из автомобиля ему наперерез. Панкрашин удивленно посмотрел на Романа, потом кивнул, что-то сказал и вернулся в здание. Его спутник потрусил за ним следом.

Сменный водитель Панкрашина не рассказал ничего нового, буквально слово в слово повторив все то, что уже и так было известно из показаний водителя, возившего Евгению Васильевну:

– Они всегда молчат, Игорь Николаевич никогда при мне ни о чем не разговаривает, и по телефону тоже «да», «нет», «перезвони позже». Не доверяет нам, видать. И Евгению Васильевну к этому приучил, ее водитель тоже говорит, что она молчит.

– Расскажите про вечер вторника, двадцатого ноября, когда вы везли Панкрашиных домой с приема. В каком они были настроении?

– Да кто ж их разберет, – развел руками водитель. – Как обычно. Игорь Николаевич заднюю правую дверь открыл, помог сесть Евгении Васильевне, потом обошел машину сзади и сам сел слева, рядом с ней.

– И что, оба молчали всю дорогу? – недоверчиво прищурился Дзюба. – Так-таки ни одним словечком не перемолвились?

Водитель напрягся, вспоминая.

– Ну, Игорь Николаевич сказал что-то вроде того, что Нина, наверное, пользуется отсутствием родителей и не легла вовремя спать. А Евгения Васильевна ему ответила, что Нина взрослый человек, и если ей нравится ходить по утрам в школу невыспавшейся, то это ее личное дело. Как-то так примерно.

– Каким тоном они разговаривали друг с другом? Не показалось вам, что кто-то из них нервничает или сердится? Или между ними черная кошка пробежала?

Водитель покачал головой.

– Ничего такого. Он ее назвал Женечкой, дочку Ниночкой, а Евгения Васильевна, когда отвечала, сказала ему: «Ну что ты, мой хороший». Негромко так разговаривали, мягко, ласково.

– И больше ничего не обсуждали?

– Больше ничего.

Получается, что оба водителя – и Шилов, и водитель Панкрашина – говорят одно и то же. Значит, пожалуй, этому можно поверить. Вряд ли они в сговоре.

Обратный путь в город удалось проделать куда быстрее. Теперь их маршрут был направлен к дому, где жили Панкрашины. Надо поговорить с Ниной.

Но и здесь ничего нового они не услышали: когда родители вернулись с приема, было очень поздно, далеко за полночь, девушка уже давно спала и в каком настроении была мама – сказать не может. А утром Евгения Васильевна улыбалась, кормила мужа и дочь завтраком, помогала собраться и проводила обоих, как обычно, теплым крепким поцелуем в щеку.

– Ну что, напарник, итоги у нас с тобой неутешительные, – констатировал Антон, когда они вышли от Панкрашиных. – И надо нам с тобой поискать среди участников того приема. Те свидетели, которые выявились в первый же момент, ничего дельного не сказали. Но народу там было много. И кто-нибудь мог что-то заметить или услышать. Стало быть, придется ехать к юбиляру и требовать у него списки приглашенных. С них и начнем. Кто из присутствовавших на приеме мог иметь личную неприязнь к