— Так себе? Вот тебе! — Он поцеловал ее в шейку, а рука Уильяма уверенно поползла вверх по бедру.

— Уильям! — Порция отпихнула его руку, уже забравшуюся намного выше колена.

Тогда он убрал руку, обнял Порцию и повалил на душистое сено, страстно целуя.

Она прижалась к нему, впилась в рот, а дерзкая рука Уильяма скользнула с талии на бедро, и дальше, дальше…

— Стой! — Порция вновь оттолкнула руку, перекатилась.

Такая вся аппетитная: длинные черные волосы разметались, платье наполовину спущено, темные глаза призывно блестят в свете лампы.

— Ты меня не любишь! — капризно упрекнула она.

— Зачем такое говорить?

— Сам знаешь!

Она отвернулась и села, прижав колени к груди.

— Ты такой же, как все. Одного только хочешь.

— Ты же знаешь — это неправда!

Уильям положил руку ей на плечо — она стряхнула.

Уильям встретил Порцию два года назад, за пару недель до приезда греческих послов. Тогда красивой дочери кожевенника из соседней деревни было всего пятнадцать. Молва о ее необыкновенной красоте разнеслась по округе, и не однажды уже зажиточные торговцы заводили с ее отцом разговоры о замужестве. Деревенские парни восторженной толпой ходили за нею, но Порция на них и не глядела. Потом она призналась Уильяму: парни ее ужасали. Ее кормилица, угрюмая обиженная жизнью вдова, потерявшая мужа и сына во время чумы, рассказывала жуткие истории о том, что мужчины делают с девушками, попавшими к ним в руки. Кормилица рассказывала — Порция верила.

Уильяму пришлось терпеливо обхаживать Порцию много недель, прежде чем она хотя бы заговорила с ним. Да и потом они долго не могли поговорить — Порция робела, а Уильям едва мог связать пару слов на ломаном итальянском. В конце концов Порция оценила постоянные ухаживания, а заодно и пользу от Уильямова присутствия. С ним можно было не опасаться толпы глазеющих и регочущих недорослей, таскавшихся по пятам, когда приходилось выходить в город. Уильям однажды в одиночку разогнал целую ораву, шлепая мечом плашмя по задницам и по-английски угрожая отрезать языки и засунуть в уже побитые задницы. Потихоньку Порция приучилась видеть в нем друга, а затем — и не только друга.

Отец выбор Порции не одобрял. Не хотел он, чтоб дочь вышла замуж за воина. Потому им приходилось встречаться тайно, проводя долгие вечера в прогулках по окрестностям, а восхитительные ночи — на ферме рядом с дорогой. Во всей окрестности не было места укромнее, теплее и безопаснее, даром что там смердело коровьим навозом и курами.

— И чего ты от меня хочешь? — спросил Уильям.

— Ты знаешь, чего я хочу.

Уильям замешкался, но собрался с силами и выдавил: «Порция… э-э… ты выйдешь за меня замуж?» Порция обернулась, вся лучившаяся радостью, бросилась на него.

— Да, да, — прошептала она, целуя горячечно. — Да!

Со скрипом растворилась дверь — и оба замерли.

— Отец! — прошептала Порция. — Он нас убьет!

Она отстранилась и принялась лихорадочно зашнуровывать платье. Уильям же подкрался к краю сеновала и осторожно выглянул. Явился не отец Порции, а облаченный в черное незнакомец, с мечом на боку, мелкий, смуглый, мрачнолицый. Посмотрел вверх — прямо в глаза Уильяму. Сверкнула сталь, и через мгновение кинжал врезался в дерево прямо перед Уильямовым носом. Уильям отпрянул.

— Сиди здесь! — приказал он Порции, а сам схватился за меч и спрыгнул вниз, в стойло.

Перекатился, вскочил — как раз, чтобы отбить нацеленный в сердце укол. Проворный, по-кошачьи гибкий и грациозный враг ударил снова, и Уильяму пришлось отскочить. Он ступил за брус, подпиравший сеновал, и спросил:

— Ты кто?

— Меня зовут Карлос, и я — последний человек, которого ты увидел в своей жизни, — ответил смуглолицый на скверном итальянском.

С тем он прыгнул к брусу, и Уильяму снова пришлось отступать. Карлос надвигался, делая молниеносные выпады, Уильям старался изо всех сил отбивать их, но отступал вновь и вновь. Он потратил бездну времени, обучаясь у Лонго фехтованию, но Карлос намного превосходил его мастерством. Испанец замахнулся сверху, Уильям пригнулся, уклоняясь, и встретил подбородком колено врага. Отшатнулся, грохнулся спиной о стену, подставил меч под удар. Лезвия сомкнулись; Карлос давил, клоня меч все ближе к лицу, и вдруг уткнулся лбом в переносье. Ошеломленный Уильям замешкался, и враг полоснул по руке. Уильям выронил меч. Это был конец — отступать некуда.

Карлос ударил, но юноша сумел уклониться, а меч глубоко воткнулся в стену. А затем о голову смуглолицего грянулась лампа, разлетевшаяся осколками и горящими брызгами. Карлос выругался, оглушенный, а Уильям, вскочив, мощно двинул кулаком в подбородок и свалил малорослого соперника. Глянул наверх — Порция стояла на краю сеновала. Бросила-то она метко, но горящее масло разбрызгалось по полу, и устилавшая его солома немедленно занялась. Суматошно заорали куры, замычали коровы, закатывая влажные глаза. Огонь распространился мгновенно, заполнив сарай удушливым дымом. Пламя поползло по стене, подбираясь к сеновалу. — Прыгай! — заорал Уильям.

Когда Порция прыгнула, он подхватил ее на руки — и грохнулся вместе с нею. Побарахтавшись, оба вскочили и бросились прочь из сарая, оставив неподвижное тело Карлоса.

Выбежав, остановились посмотреть на пожар. Уильям обнял девушку, притянул к себе — ночь была холодная. За спиной раздался стук копыт. Уильям обернулся — это оказались Лонго и Тристо. Остановились, Лонго выпрыгнул из седла.

— С вами все в порядке? С обоими?

— Хорошо. К нам заявился человек по имени Карлос. Хотел убить меня. А остался там. — Уильям показал на пылающий сарай.

Как раз после этих слов крыша обвалилась, выбрызнув в ночное небо сноп искр.

— Вы не знаете, с чего он вдруг напал?

— Его подослал Паоло, — пояснил Лонго. — Боюсь, беды еще только начались.

Лонго стоял под холодным дождем у стены виллы и ждал, когда Джулия разродится. Схватки у нее начались минувшей ночью, когда Лонго вернулся с Тристо и Уильямом. После мучительных часов ожидания Лонго ушел с виллы — терпеть дождь было легче, чем ужасные стоны и крики Джулии.

Рожать она начала прежде времени — новость о братнем предательстве привела ее в отчаяние. Лонго очень о ней тревожился, а еще более — о ее ребенке. С детства Лонго мучили кошмары о турке со шрамом, убившем его семью, но теперь, когда к Лонго приходил сон, это был сон о ребенке, о сыне. Конечно, могла родиться и девочка, но Лонго в снах почему-то всегда видел сына. Как славно было бы научить его читать, ездить верхом… они бы вместе отправлялись на рыбалку, гуляли бы по винограднику. У мальчика было бы настоящее детство, какого не изведал Лонго.

Страшный пронзительный крик вернул Лонго к действительности. Повисла тишина, и в ней громко и отчетливо разнеслось хныканье младенца. Вскоре в дверях виллы показались жена Тристо, Мария, и повитуха. Та плакала, была залита кровью с головы до ног, а в руках держала воющего младенца.

— Что случилось? Это мальчик? — крикнул Лонго, подбегая.

Повитуха кивнула, приоткрыла одеяльце — мальчик с чудными светлыми волосиками и голубыми глазами. Испугавшись, что малыш замерзнет на холоде, Лонго тут же запахнул одеяло, прижал мальчика к себе.

— Джулия попросила, чтобы его назвали Карло, в честь брата, — сказала Мария.

— А как она сама?

Повитуха отвернулась, всхлипывая. Мария же ответила, понурясь:

— Простите, синьор, — она умерла родами.

Лонго отвернулся, посмотрел на ряд ухоженных лоз. Джулию он не любил, но привык к ней, желал